ЗА "ЖИЗНЬЮ С ИДИОТОМ" НАБЛЮДАЛИ С ИНТЕРЕСОМ
На московскую премьеру 'оперы ужасов' прибыли все постановщики, включая польского режиссера Генриха Барановского и либреттиста Виктора Ерофеева, по рассказу которого написана опера. Жадная до событий московская публика отнеслась к спектаклю внимательно, большинство осталось до конца, никто не закрывал лицо руками и не требовал прекратить представление, хотя, мягко говоря, необычного для завсегдатаев оперного театра было немало. В самом начале дирижер проник на свое место у пюпитра весьма нетривиальным образом - демонстративно перелез из зала через бортик ямы, затем так же демонстративно принялся читать газету 'Правда'. Этой же газетой были оклеены все декорации спектакля. Практически все они представляют собой помещение некоего аллегорического дурдома, в которой и происходит действие, будь то, согласно сюжету, непосредственно психиатрическая лечебница, куда главный герой, Я, приходит выбирать себе домашнего 'идиота', или квартира, где Я проживает вместе с Женой, а затем и с избранником - Вовой, образ которого списан с В.И.Ленина.
В столовой (а именно столики с алюминиевыми приборами открываются взору зрителя в начале спектакля) психов пичкают баландой и опять же политической прессой. Вову при первом его появлении сопровождает на авансцену самый настоящий почетный караул в кремлевско-курсантском облачении и с винтовками, виртуозно тянувший носок при идеальных высоких шагах.
Еще один персонаж - Сторож дурдома - не только выполняет функции местного 'начальства', но и дирижеру милицейским свистком указывает, то где играть, то где остановиться. Сюжет оперы разворачивается неторопливо, увязая во множестве режиссерских подробностей и не давая зрителю сконцентрироваться на тексте, который, неимоверно изнуряя голос, доносят солисты. За пышнотелой Женой всюду следуют два ангела - черный и белый, а также в имидже некоего официанта писатель Марсель Пруст.
По ходу действия герои - Я и Вова - меняются местами. Вова, поющий у Шнитке на все лады одно лишь 'Эх', загадивший супругам жилище, изгнавший мужа с брачного ложа и обрюхативший Жену, обретает гладкий вид и приличную одежду и, по справедливому замечанию героев, 'уже не срет на пол'. Я, изначально благополучный и приобретший себе идиота в наказание за 'недостаток сострадания', понемногу сходит с ума и становится любовником Вовы. И это после того, как Жена делает аборт (эту операцию режиссер решил символически - врач в зеленой одежде, стоящий в импровизированном окне рядом с гинекологическим креслом, указующим на его специализацию, простирает к Жене руку и делает движение рукой, будто вырывая из чрева нежеланный плод). Жена тоже сходит с ума и уподобляется Вове: 'навалила большую кучу в центре комнаты, и с тех пор пошло-поехало:' Однако она не теряет надежды вернуть мужа, оскорбляет его и его любовника ('вы - пара подонков, вы дегенераты'), и это ничем хороши для нее не заканчивается.
Неприглядные сексуальные сцены, жалкий стриптиз главных героев и сцены жестокого насилия (например, Вова неоднократно устраивает Жене побои, а затем отрезает ей голову садовым секатором) тоже отличались достаточной условностью, чтобы не шокировать прямолинейностью, но тем не менее производили достаточно сильное впечатление на зал, впрочем, как и отборная брань из уст героев. Музыка композитора, по большей части декламационно-речитативная, порой ясно напоминала мелодии революционных песен (в особенности когда на авансцене устанавливают головы вождей-тиранов - Гитлера, Хусейна, Сталина, Кастро и др.) 'Вихри враждебные' или 'Смело, товарищи, в ногу', или обращалась к танцевальным жанрам, в частности, излюбленному Шнитке танго. Фатальную роль играет в опере и песня 'Во поле береза стояла', которую в финале поет Я, ставший законным обитателем дурдома и снова, как в начале спектакля, печатающий на машинке тексты, заправляя в нее вместо чистых листов ту же газету 'Правда'.
Татьяна Давыдова, InterMedia