"ГРБАВИЦА": ПАМЯТИ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ
Мать-одиночка Эсма (Каранович, ранее игравшая у Кустурицы, например, в "Андеграунде" и "Жизни как чудо"), живущая вместе с дочерью в бедном, полуразрушенном (точнее, недовосстановленном: там и сям на заднем плане расставлены оди-нокие, совершенно неуместные строительные краны) районе Сараево Грбавице, с трудом сводит концы с концами. Днем она занимается пошивом одежды, вечером работает официанткой в довольно злачном баре, а, кроме того, прикармливается в центре психологической помощи женщинам. Отдаваясь работе с упрямой бессознательностью, Эсма приходит в себя только поздно вечером, когда остается лишь спешно вернуться домой и тревожно заснуть перед телевизором. Несмотря на трагичную (и, надо понимать, довольно типическую) судьбину, Эсма всячески бодрится, выбрасывает тоску вместе с оче-редной выкуренной сигаретой, робко мечтает о настоящем принце (или просто о случайном сексе) и вообще для запертой в колесе белки ведет себя довольно гордо и осмысленно. Главное же, что выбивает женщину из колеи, — поведение двенадца-тилетней дочки Сары (Мийович), юной оторвы, которая гордится тем, что отец, которого она никогда не видела, погиб на войне, третирует мать по никчемным поводам или вовсе без оных, а вместо уроков на пустыре осваивает огнестрельное оружие.
Мерзость ситуации в том, что, затевая разговор о политически окрашенной социальным мелодрамы о том, что у боснийцев осталось после войны, неизбежно приходится делать множество малодушных оговорок. Надо, конечно, учитывать извест-ную политизированность Берлинале и предполагать, что пассионарной боснийской документалистке Жбанич, снявшей пер-вое свое полнометражное "наболело" (за которым, надо полагать, довольно скоро последуют другие откровения боснийки, и дело тут не в тренде, а в том, что действительно наболело), вручили в этом году "Золотого медведя" (а также "Награду мира" и "Приз экуменического жюри") в первую очередь и исключительно за гуманистический пафос - потому что, скажем честно, никаких особенных откровений, феноменальных кадров и новаторства киноязыка тут не гуляло. Примем также до-вольно бестактное соображение о том, что в ближайшие пару десятков лет Балканский регион закономерно будет продуци-ровать в кинематографе либо Кустурицу, либо откровенную (анти)военщину, либо гремучую смесь первого и второго. Но даже с учетом всех нелицеприятных оговорок и допущений, придется признать: "Грбавица" — это в первую очередь не по-литическая листовка, а кино, и притом принадлежит оно к тому дефицитному на сегодня сорту картин, что, обращаясь к человеку, говорят о человеке.
Историю национальной психической травмы ведь можно показать на тысяче разных примеров и с миллионом градаций и оттенков. И если изначальный выбор персонажей (мать-одиночка, старающаяся ампутировать воспоминания о войне, и патриотически настроенная дочка, старающаяся эту память разбередить) вызывает некоторую настороженность, то на про-тяжении конфликта (которого здесь в прямом смысле и нет, а есть только пропасть непонимания и пустота в сердцах) Жба-нич обращается с героями тепло и бережно, как с родными. Здесь почти никто не надрывается и не кричит, пару раз тут кого-то бьют, но как бы понарошку, и вообще чудесным образом обходятся без очистительных мытарств (разве что симво-личный финальный жест дочки, заставивший вспомнить "В" как "вендетта", кажется немного "переваренным"). Даже завя-зывающаяся в середине авантюрно-романтическая история, способная настроить фильм на четкий повествовательный лад, растворяется как-то по-вендерсовски легко: два близких и одновременно чуждых друг другу человека просто несколько минут молча курят и расходятся в разных направлениях. То есть присутствует вероятность, что последнего на сегодня "Зо-лотого медведя" вручали главным образом за отсутствием спецприза "За сдержанность и чувство меры".
Игорь Веселов, InterMedia