Генеральная репетиция оперы "Евгений Онегин" П.И.Чайковского состоялась на Новой сцене Большого театра 30 августа. Спектакль поставили режиссер и художник Дмитрий Черняков, дирижер Александр Ведерников, художник по костюмам Мария Гаврилова и художник по свету Глеб Фильштинский. В преддверии премьеры главные партии исполнили певцы первого состава: Татьяна Моногарова (Татьяна), Мариуш Квечень (Онегин), Андрей Дунаев (Ленский), Маргарита Мамсирова (Ольга), Маквала Касрашвили (Ларина), Александр Науменко (Гремин).
Семь картин оперы режиссер скомпоновал в два действия. В первое уместились пять, и все они, включая дуэль, идут в одном интерьере (дом Лариных). Это просторная гостиная, выдержанная в спокойных песочных тонах, с необъятным овальным столом посередине. Помимо стола, из мебели - шкафчик и диванчик. Описать время действия по декорациям невозможно: подобный зал может находиться и в старом петербургском доме, и в богатой усадьбе, а чем-то неуловимо напоминает и гостиные в сталинских домах середины прошлого века. Столь же нарочито нейтральны костюмы, не принадлежащие никакой эпохе и созданные, кажется, с единственной целью — не привлекать к себе внимания. Решительно Дмитрий Черняков избавился и от бытовых и жанровых эпизодов, тормозящих действие. В опере нет крестьян (хор в первой картине поют сидящие за столом гости), Ларину невозможно представить за варкой варенья — она еще не старая, способна поплясать на балу и от души повеселиться, нет здесь и танцующих вальс и полонез танцоров (во время оркестровых фрагментов сюжет так или иначе продолжает развиваться). Второе действие проходит в роскошном банкетном зале, выполненном в помпезной пурпурно-белой цветовой гамме, с неизменным столом посередине, дорогой хрустальной люстрой и гламурными (но все равно безликими) гостями.
Избавившись от быта и минимизировав декорации, Дмитрий Черняков полностью сконцентрировал внимание зрителя на главных персонажах, в каждом из которых нашел немало нового. Татьяна, растрепанная и с отсутствующим видом бродящая среди гостей, больше всего напоминала Офелию, а сцена ее письма стала сценой нечеловеческого любовного безумства. Татьяна ничего не пишет — она переживает любовный экстаз, мечется по комнате, вспоминает, говорит сама с собой, ведет диалог с воображаемым Онегиным, падает на колени и признается ему в любви. В кульминации этого накала страстей вокруг Татьяны начинает оживать пространство: люстра сама собой загорается ярким светом, а окна распахиваются от порыва ветра.
Вторым безумцем стал Ленский. Простой интеллигент в скромном пиджаке поверх водолазки мало интересует Ольгу с самого начала оперы. На балу в доме Лариных отчаявшийся поэт обретает черты подлинно-трагической фигуры через гротеск: он сам выбирает для себя роль шута и исполняет куплеты Трике. Ситуация разрешается и вовсе веристскими страстями: Ленский достает ружье и начинает палить в воздух. Дуэль превращается в фарс. В том же зале после бала, на фоне убирающих со стола горничных, Ленский затевает с Онегиным драку, в процессе которой ружье стреляет.
Третьим с ума сходит Онегин. Не слишком яркий характер в начале спектакля, в последних двух картинах он обретает четкость и повторяет путь мучений Ленского: в богатом доме Татьяны Онегина никто не принимает всерьез, на него не обращают внимания, но он безумно влюблен. Явившись объясняться и выслушав отказ, Онегин дважды пытается застрелиться из пистолета, но безуспешно. Падая от бессилья и унижения на пол, он, глядя вслед удаляющимся Татьяне и Гремину, рыдает: "О, жалкий жребий мой".
В новой работе Дмитрию Чернякову, пожалуй, удалось главное: его "Онегина" уж точно не назовешь хрестоматийным, но лишенным жизни шедевром. За развитием драмы и нюансами поведения героев на протяжении нескольких часов следишь, затаив дыхание. Оказался удачным и кастинг: певцы выдали не только приличный музыкальный уровень (что было непросто с учетом того, что статичных поз в постановке не предусмотрено и петь приходилось зачастую стоя спиной к дирижеру), но и хорошую актерскую игру, которая с обкаткой спектакля со временем обещает стать блестящей.
История трех безумств совершенно затмевает собственно музыкальные новшества, введенные Александром Ведерниковым в соответствии с принятой к работе первой редакцией оперы. Оркестр порой удивлял (отсутствовали привычные ферматы, отчего создавалось ощущение строгой игры под метроном, а иногда наоборот — вдруг появлялось неожиданное рубато; в целом же опера шла в более сдержанных, чем принято обычно, темпах), но был аккуратен и точен.
Генеральный прогон по желанию режиссера шел практически без зрителей. В конце артисты отрепетировали поклоны, которые немногочисленная публика не могла оставить без внимания. Дмитрий Черняков тоже выбежал на сцену, горя желанием обсудить с артистами рабочие моменты. И тут же был награжден своей долей аплодисментов.