ЮРИЙ ШЕВЧУК: "ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ЗА ПАФОС"
"В прошлом году власти произвели жесточайший разгон демонстрации оппозиции. Был большой общественный резонанс, должно быть, поэтому сегодня решили полиберальничать. Но это не отменяет моих претензий к тому, что происходит с Питером — город уничтожается, на Невском погибло шесть домов, а в войну, в блокаду, — ни одного! Но то, что разрешили марш, это хорошо".
(ПОЧЕМУ УЧАСТВОВАЛ В "МАРШЕ НЕСОГЛАСНЫХ")
"Во-первых, я исповедую принцип "и один в поле воин". Даже если на митинг выходит один человек, можно считать, что все удалось. А во-вторых, это делается, чтобы свеча не гасла, как вот в "Ностальгии" у Тарковского. Янковский ходит со свечой. Зачем-то надо, чтобы она была — в самые смутные времена. Необязательно, чтобы это был, допустим, факел — пусть свеча. Но ее надо нести. Прошу прощения за пафос, хотя пафоса не боюсь, он лучше цинизма, лучше, чем говорить, что несогласные выходят на митинг ради пиара…"
(КАК ОТНОСИТСЯ К МАКАРЕВИЧУ, ИГРАВШЕМУ НА ВАСИЛЬЕВСКОМ СПУСКЕ ПОСЛЕ ПОБЕДЫ МЕДВЕДЕВА)
"Тоже спокойно, без негодования, с ироническим недоумением, сказал бы я. И к другим ребятишкам, которые легли под власть… Это нас развело давно, потому что я сейчас почти ни с кем не общаюсь. Все было уже в девяностые. Ты помнишь, какие все мы были в девяносто первом? Спустя три года все это стало растворяться в жажде хлеба и зрелищ… "Хлева и зрелищ", сказал бы я. В результате демократии Россия так и не увидела, и иначе как дерьмократией народ ее не называет. Нулевые годы — не отрицание девяностых, это их прямое продолжение. У меня сейчас в одной статье — я часто пишу статьи — есть фраза: "Мы доползли до ослепительно сияющих пиков стабильности". Но там разреженный воздух, дышать нечем. У меня самого все в порядке — я живу пристойно, уже не в той жуткой коммуналке, в которой снимали "Брата". Помню, Сергей Бодров, сроду такого не видевший, спрашивал в ужасе: "Вы… здесь… живете?!" — "Да, брат, живу…" Сейчас есть отдельная квартира, но дышать почти нечем".
(ПОЧЕМУ МАЛО ГАСТРОЛИРУЕТ)
"У "ДДТ" сейчас главное — новая рок-программа. Поэтому группа фактически не гастролирует. Можно до старости петь "Осень" и что-то зарабатывать, но это неинтересно. И пишется сейчас иначе — другие песни, в иной стилистике. Думаю, что "Прекрасная любовь" — альбом ясный, по музыке проще простого. Но для нашей рок-музыки это не годится. Еще один бардовский альбом я записал сейчас в Париже с Костей Казанским, с которым записывался Высоцкий, — песни по его выбору и в его аранжировке. Некое рукопожатие с Европой — возвращение слову "шансон" европейского смысла. Выйдет, думаю, осенью. А так, параллельно с размышлениями о новой рок-программе, выйдет книга стихов "Сольник".
(О ПОЛИТИКЕ)
"Я веду себя с государством честно, а оно со мной нет. На кого покажут, того и выбирай? Это какие-то неправильные отношения, такой эротики я не понимаю. Но многие мои решения — довольно спонтанные. Я не могу точно сказать, зачем летал в Чечню: это был порыв. Но именно в порывах собираешь себя. Когда надо что-то сделать и понять, чего ты стоишь. Иногда есть желание куда-то сорваться, иногда — подраться: сила неважна, главное — дух. А иногда — просто пройтись с хорошими людьми. Я ведь совсем не политик… Я ощущаю себя тихим гуманитарным очкариком. Вообще, наверное, с точки зрения государства я анархист, у меня еще с детства не было иллюзий по поводу власти. Любой. Не только потому, что я очень рано прочел Бакунина, Кропоткина, а потому, что у меня была длинноволосая юность. Я никогда первым не нападал, а они давали сдачи еще до того, как я успевал открыть рот. Так что я экстремист для них, конечно, хотя не прилагаю к этому никаких усилий".
(О ОППОЗИЦИИ В ПЕТЕРБУРГЕ И ОТЛИЧИЯХ ПЕТЕРБУРГА ОТ МОСКВЫ)
"Насчет того, как себя чувствует оппозиция в Питере, — самая наглядная история случилась с Максимом Резником, лидером питерского "Яблока". Он выходил из офиса, когда на него напал милицейский наряд. Его избили и при этом обвиняют в оскорблении и избиении милиционера. А с какой бы стати ему нападать на ментов? Это к вопросу о том, как хорошо оппозиции. А насчет различия между Москвой и Петербургом… Ну, наверное, в Москву чаще едут за славой, а в Питер — за реализацией духа. Там и сейчас много молодых талантливых групп, я сегодня на "Наше радио" отвез груду дисков. Они мне их приносят, по большей части это хорошая музыка. Они едут в Питер серьезно работать, расти — город, наверное, оптимален для этого. Сквозит из Европы. Все новинки появляются в тот же день или за день до. Я помню, каким культурным шоком был для меня Питер после Уфы: живое европейское соседство, английский язык! Это же тогда очень много значило — понимать английский. Я думаю, Майк Науменко сделал для русского поэтического языка примерно то же, что Пушкин в свое время, с поправкой на масштаб. Пушкина не зря дразнили Французом — он сделал французскую прививку, а Майк — английскую. У него есть та мера откровенности, та легкость (несмотря на огромные, небывало длинные баллады!), которой до этого в русском роке не было. Потом эту манеру освоил БГ, привнеся собственную ироническую загадочность".
(О ВЯЧЕСЛАВЕ БУТУСОВЕ)
"Бутусов — нежный, хрупкий, добрый с любимой семьей. Но ненавидит выступать. Мы недавно вместе играли в БКЗ, и он моего друга, художника по свету Володю Дворника, попросил: "Можешь сделать так, чтобы меня было не видно?" Это у него позиция, не поза, и так всю жизнь".
(О ЛЕТОВЕ)
"Это был исключительно свободный человек, не сочинявший, выдиравший из себя музыку. Его альбом "Сто лет одиночества" — лучший, я думаю, — стоит у меня на той же полке, что и Моррисон, Башлачев..."
(О БАШЛАЧЕВЕ)
"СашБаш погиб потому, по-моему, что у него кончился определенный этап. Надо было превратиться во что-то совсем другое. Это дело небыстрое. Переждать молчание труднее всего".
(ОБ АЛКОГОЛЕ)
"Не время пить. Кстати, на "Марше несогласных" в Питере не было ни одного пьяного. Ни одного — на три тысячи человек из десяти партий и тридцати общественных организаций. У меня был интересный опыт в девяносто первом, когда в августе я вдруг очутился в Польше. С большой компанией. Просто заснул в Калининграде, а проснулся в Польше и до сих пор не понимаю, как я туда попал. Меня затопил липкий ужас: я не дома! Как попасть обратно? Около иностранных посольств стояла огромная очередь наших челноков и путан, просивших политического убежища. Был первый день путча. Мы сели в такси, чтобы ехать на паром — один паром еще отходил в Россию, был шанс вернуться, мы на него успели. В машине мой приятель достал последнюю литровую бутыль водки — нас трясло, надо было срочно поправиться — и спросил таксиста: стаканы есть? Таксист, серьезный пожилой мужик, повернулся и по-русски сказал: "Не время пить, ребята". Вот и сейчас не время".
(О ПЕРСПЕКТИВАХ ПРОДОЛЖЕНИЯ КИНОКАРЬЕРЫ)
"Одно время после того как Мамонов сыграл в "Острове", посыпались предложения играть монахов. Считалось, видимо, что весь русский рок должен теперь переиграть святых. Мне, помню, прислали историю, в которой я должен был играть слепого монаха, который потом прозрел… Мамонов сыграл прекрасно, это роль, к которой он всю жизнь шел, и фильм мне нравится. Я думаю, что же Мамонов может после этого сыграть?"
("Собеседник", 12.03.08)