(О ПОДГОТОВКЕ К СЪЕМКАМ "ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ")
"С "Трудно быть богом" мы запускались три раза. Первый сценарий мы делали с 1967 года с Борей Стругацким. Он приходил, просил чаю с леденцами — и половину времени мы спорили о политической ситуации в мире. Он был очень образован, безапелляционен, все знал: и все, что он говорил, не соответствовало действительности. С ним прекрасно было работать, а дружить трудно, но мы дружили. Сценарий мы сделали неплохой, по тем временам. Предполагалось, что главную роль будет играть Владимир Рецептер — хороший артист и интересный человек. Мне казалось, что он хорошо сыграет, хотя сейчас я думаю, что это было бы неправильно. Но ничего не получилось по другим причинам".
(О ПРИЧИНАХ СРЫВА СЪЕМОК)
"Я как раз набирал группу, когда меня вдруг начал вызывать военкомат. Я не очень боялся, потому что был офицером запаса. Но очень не хотелось заниматься тем, чем я занимался в прошлый раз, — где-то торчать и ставить концерты, от которых приходило в восторг дивизионное начальство. Меня из-за этого даже все время повышали — в прошлый раз повысили до концерта в Доме офицеров: я ездил на военной "скорой помощи" и ходил в свитере. В общем, я уехал в Коктебель. Приехал, поспал, утром вышел — и увидел, как стоит женщина. Чем она мне понравилась, я не знаю. Это была Светка (Светлана Кармалита, жена и соавтор Германа. — Прим. ред.). В этот день наши войска — было 21 августа 1968 года — высадились в Чехословакии. Я тут же получил телеграмму от главного редактора студии, что сценарий закрыт. Спросил, почему. Он ответил: "Леша, забудь об этом. Навсегда. Помнишь, там какой-то черный орден высаживается на Арканаре?" На этом все и кончилось. Зато я познакомился со Светланой, так что баш на баш".
(О ПОПЫТКАХ ВОЗОБНОВИТЬ СЪЕМКИ)
"Я получил тогда очень трогательное письмо от Стругацких, что у них очень хорошие связи в каком-то журнале — второстепенном, даже не "Советском экране", — и они через него надеются добиться разрешения на постановку. Но если нет, то сейчас они дописывают "Обитаемый остров", и из него получится очень хороший сценарий. В общем, ничего не вышло. Потом, как только пришел к власти Горбачев, я вдруг узнал, что снимается картина в Киеве, ее делает режиссер Петер Флейшман. Я пишу письмо Камшалову, министру кино: как же так? Он говорит: "Мы этого немца выгоним, он какой-то шпион. Поезжай и забирай у него картину". Я поехал в Киев, увидел декорацию и офонарел — я такого в жизни не видел. Огромный район города: дома, площади, переулки — все из какой-то странной фольги. Они построили какое-то Птушко (Александр Птушко — советский режиссер, мастер киносказки. — Прим. ред.). Никуда не годится, снимать невозможно. Я сразу сказал Флейшману, что сценарий надо переписать, а он ответил, что нельзя, потому что за каждым кадром стоит банк и большие деньги. И говорит: "Очень жаль, я бы с удовольствием вас нанял, вы такой симпатичный человек". Мы еще с ним потрепались, выпили пива, и я уехал. Потом мне Камшалов говорит: "Хорошо, мы тебе даем миллион, и снимай. Мы сравним, чья картина лучше, будет такой эксперимент". И мы начали писать. Но в это время — Горбачев. ВсЈ ликует и поет, завтра мы — демократы, послезавтра совершенно неизвестно, куда девать колбасу, послепослезавтра выходит Сахаров. Все зло было побеждено! И мы отказались".
(ПОЧЕМУ СЕГОДНЯ ВЕРНУЛСЯ К ФИЛЬМУ)
"Оказалось, что ничего в нашей стране сделать нельзя. У нас так же воруют, и все вокруг берут взятки, университеты пускают на доски, а рабы не желают снимать колодки. Им и не рекомендуется. Если говорить о политике, этот фильм — предостережение. Всем. И нам тоже".
(О НОВОМ НАЗВАНИИ "ХРОНИКА АРКАНАРСКОЙ РЕЗНИ")
"Как только стало известно, что я снимаю "Трудно быть богом", по телевизору стали беспрестанно показывать фильм Флейшмана, раз за разом. Как будто специально. После этого мы поссорились с Леней Ярмольником, он записал пластинку — аудиокнигу "Трудно быть богом". И я подумал: наступайте, варвары-враги. Фильм мой все равно будет другой. Сделаю, допустим, "Хронику арканарской резни" и что-то потеряю — допустим, многие сейчас Богом интересуются. А я на афишках всегда смогу приписать внизу "Трудно быть богом". "Хроника арканарской резни", может, и не лучшее название, но как-то соответствует всему, что происходит в картине".
(О ПЕРВОМ СЦЕНАРИИ ФИЛЬМА)
"Это было менее философское и более приключенческое кино. И финал был другой. Румата не возвращался на Землю, как у Стругацких, и не оставался в Арканаре, как в теперешней версии. Он погибал. Зато на планету возвращались люди. Другая экспедиция. Вот какой был финал: идут какие-то купцы, монахи средневековые по современному аэродрому, а в небо начинают подниматься и таять там странные белые корабли. Но и я был другой, в какие-то другие вещи верил. Я знал, что в нашей стране творится ужас, но все-таки считал, что при всем ужасе, который творится у нас, сама идея не должна погибнуть — сама идея благородна! Вместе с тем я помню, как примерно в те годы сказал Володе Венгерову, что Сталин и Ленин — одинаковые убийцы. Был страшный скандал".
(ПОЧЕМУ В ЕГО ФИЛЬМЕ ТАК МНОГО ПЛЮЮТСЯ)
"Один раз ко мне кто-то пристал: почему столько плюются? Я тогда попросил четверых человек выйти во двор, стать кружком и говорить о чем угодно, но не расходиться. Через полчаса к ним вышел. Сказал: теперь разойдитесь. Посмотрите на асфальт. Там было двести граммов плевков! Человек, когда ему нечего делать, все время плюется".
(ПОЧЕМУ НЕ СНЯТА САМА СЦЕНА РЕЗНИ)
"Это было бы очень плохо. Мы не можем этого сделать. Это могут американцы с их вышколенной массовкой. У нас даже из арбалета не умеют выстрелить как следует. И арбалеты у нас не стреляют. Да и чехи, с которыми я работал, как выяснилось, потрясающие в этом смысле люди. Мне, скажем, надо было повесить человека. "Это может делать только специалист". Приезжает специалист на специальном грузовичке, долго разгружается. Потом готовится, вешает какие-то цепи: Говорит: "Все, я готов". Подхожу, а у человека веревка торчит откуда-то из области копчика. Я говорю: "Стоп, у нас на планете людей вешают не за копчик, а за шею, и на этой планете — тоже". Он замахал руками: "За шею — нет-нет-нет, это опасно". Долго все отстегивал, собрался и уехал. Приезжают другие чехи — для сцены сожжения людей на костре. Когда их каскадер увидел наши полыхнувшие костры с чучелами, в одном из которых корчился обмазанный чем-то наш человек, он закричал: "Это нет-нет-нет, я могу сжигание по сих пор делать" — и показал на щиколотку. Нет, наработано столько штампов. Не хочется штампов. Мы показали одно убийство, но мощное".
(О СВОЕЙ РЕПУТАЦИИ ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ СНИМАЕТ ФИЛЬМЫ ДОЛЬШЕ ВСЕХ)
"Я стал придумывать другой способ съемки фильмов. Иначе все давным-давно бы для меня с кинематографом закончилось. Мне кино к тому моменту перестало быть интересным. Интересно было только одно: оказаться внутри мира, который я снимаю, вместо того чтобы рассматривать его справа или слева. Поэтому я стал работать так подолгу. "Проверка на дорогах" снималась меньше года. "Двадцать дней без войны" — полтора года, но там было огромное количество экспедиций: Казахстан, Узбекистан, Калининград: А "Лапшин" вообще снят месяцев за шесть, включая режиссерскую разработку и все актерские пробы. Я могу снимать быстро, но "Хрусталева" снять быстро было невозможно.
Я помнил рассказ Товстоногова о том, как он был в Китае и пошел там в театр. Там вдруг он услышал свист и хохот всего зала. Это условный театр, и оказалось, что после того, как артист входит в дверь на сцене, ему нужно сделать такой вот поворот. А тут один не сделал, и весь зал на него обрушился с негодованием. Гораздо позже я оказался в Японии и пошел в театр кабуки. Посмотрел несколько спектаклей. Чего они там находят прекрасного? На одно "Э!" зал ложится, а на другое "У!" — молчит. Почему? А потом я понял, что весь наш кинематограф — театр кабуки. Я такого делать не хотел и шел к этому еще в "Лапшине". У меня там уже не было ни одного крупного плана за весь фильм. Я не хотел делать так, как остальные".
(О "ПРОВЕРКЕ НА ДОРОГАХ")
"В ней я впервые начал понимать, где мы живем и кто мы. Мне надо было увидеть, вспомнить жизнь тех лет. Я вертелся и так, и эдак, но вся военная хроника была цензурирована. Иногда можно лицо увидеть, голос услышать, а фамилии уже нет: расстрелян. Тогда я спросил: "Скажите, пожалуйста, а есть у вас раздел „хозяйственная хроника", где что-нибудь чинят, куют?" Посмотрели и нашли строительство канализации на Лиговке. Принесли пленку — много коробок. Я начал смотреть и все понял. Как все происходило на самом деле? Ковш берет породу или трубу, поднимает: и мы выходим на Лиговку. Видим людей, которые на это глазеют. Ждут, когда можно улицу перейти. И у них лица — серые от авитаминоза, от жизни, от страха, от плохого желудка. На них сырые пальто. У них авоськи с полугнилой едой. Дело не в том, что канализация. Дело в другом: все, что мы знали о нашей стране, оказалось выдумкой гениального Дзиги Вертова, который, наверное, в дантовом аду сейчас на привилегированном месте! Не надо выдумывать эпох. А он все выдумал. Я хотел увидеть подлинную жизнь — и нашел в этих записях. Их у нас были километры. Так же удалось увидеть советские города под немцами — только в "хозяйственной хронике", но уже немецкой. Нормальной, непарадной. Где на заднем плане мальчик играет с собакой".
(О СВОЕМ РЕЖИССЕРСКОМ ПРИНЦИПЕ)
"Я открыл не только для себя — для многих эту замочную скважину, в которую можно подсмотреть, не будучи там. У меня все фильмы сделаны по принципу замочной скважины. Мне всегда это было интереснее всего. Уже тогда я понимал, что или замочная скважина, или Феллини; он выдумщик, он сказка. Или "Трон в крови". Или самый мой любимый режиссер — Бергман".
("Труд", 09.02.11)