(КАК СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ТЕАТР РАБОТАЛ БЕЗ СКАНДАЛОВ)

«Это очень просто. Во-первых… во-первых… Я знаю, просто выстраиваю условия в правильном порядке. Наши театральные старики – ребята острые – говаривали, что театр, как велосипед: либо едет вперед, либо падает. Поэтому в первую голову ты должен твердо знать, чего хочешь, и поставить себя так, чтобы слова твои не расходились с делом: сказал – осуществил. Это первое условие здоровой атмосферы. Второе, к сожалению, избавиться от балласта – по возможности так, чтобы никто не ушел с обидой и не внес разлада. Третье – финансовая независимость, прежде всего твоя собственная: тогда тебя никто не сможет упрекнуть в корысти. Мне повезло, я был финансово самостоятелен, причем не за счет театра или даже кино, а, ты не поверишь, за счет бесчисленных аудиоработ: озвучание мультфильмов, запись пластинок, радиотеатр… Если у тебя эти три условия есть, можно надеяться, что в твоем театре не будет склок, а будет именно среда. Котел, в котором что-то варится».

(НА КОГО ХОДИТ ПУБЛИКА – НА ЗВЕЗДУ ИЛИ НА ПЬЕСУ)

«Ну нет, это ты оставь, этого никогда не будет, чтобы публика не ходила на звезду. Выходит Хабенский – аплодисмент, это уж вынь да положь. Выходит Пореченков – аплодисмент. И даже, прости, Табаков – да, да… Сцена – дело грубое, без артиста театр не держится. Но насчет некой динамики репертуара – что ж, мы видим, что время оживляется, сна ни в одном глазу, востребована смелость: не ради эпатажа, а ради высказывания по существу. И покажи мне другую афишу, в которой столько политического театра: «Околоноля» Серебренникова (говорили, будет подхалимаж, а он вон что сделал), его же «Отморозки» по Прилепину, Шендерович… Много такого в Москве? В планах у нас еще одна серьезная проза – «Зеленый шатер» по Улицкой».

(ОБ ИНАКОМЫСЛИИ)

«Э, нет, диссиденты – совсем иное дело. Моя саратовская хитрость всегда меня от этого хранила. Я знаю, что происходит с человеком, когда инакомыслие делается его профессией, главным занятием, мировоззрением и т.д. Диссидента, кстати, из меня упорно делали. Закрыл Гришин вторую студию «Современника» – с утра у меня дружественные корреспонденты Le Mondе и Die Welt. Я никаких скандальных интервью давать не стал: вот если бы, говорю, меня не поддержала советская пресса… а так… Пусть меня за это упрекают в конформизме, а я и сейчас скажу: среда профессиональных диссидентов была неоднородна, неоднозначна, трагична, об этом и Аксенов с Войновичем написали достаточно, и людей там ломало – кто этого не знает? Инакомыслие – вслушайся в слово! – заключается не в том, чтобы беспрерывно и профессионально протестовать. Оно в том, чтобы иначе мыслить, когда мыслить вообще не принято; в том, чтобы работать, когда работать не дают, и ходить отдельно, когда кругом стая. И Улицкая – об этом, а не о героях-подпольщиках. Поэтому я хочу, чтобы этот роман с его странной, фрагментарной, фасеточной манерой был на сцене. Смею тебя уверить, на это пойдут».

(О ЛУЖКОВЕ)

«… Он в порядке, сейчас дома после больницы. Не жалуется. Заметь, никакими особыми благодеяниями он меня не осыпал. Торжественно и прилюдно обещал «подвалу» новое помещение – «подвал» и ныне там, с залом на сто тридцать мест. Вот тебе динамика продаж…»

(О ЧЕМ ГОВОРИЛ С ПРЕМЬЕР-МИНИСТРОМ ПУТИНЫМ В ПЕНЗЕ)

«Никакого секрета: о двух вещах. Первая – театр Левитина «Эрмитаж»: нельзя закрывать его на реконструкцию, не дав альтернативного помещения. Это убьет театр. Сейчас, насколько я знаю, вопрос решен. Вторая серьезней: у нас предельно ослаблены связи театра с аудиторией, говорю не про Москву, а про провинцию. Раньше все советское пространство – от Душанбе до Владивостока, от Еревана до Чукотки – было пронизано гастрольными связями: сегодня этого нет, но случилось и худшее. Сегодня исчез целый тип театрального деятеля, который окучивал, собирал вокруг себя весь регион. Театр обязан ездить, если он находится в губернской столице, доходить до городишек, до поселков, как ездил он раньше в колхозы. Сегодня у него и возможности такой нет, и задачу эту он, по сути, забыл: есть целые города, где люди ни разу за жизнь не видели театра. Просто он не добирается туда. Это и есть гангрена. Восстанавливать эти связи, растить режиссера-хозяина – я двух-трех таких сегодня назову на страну – вот задача первостепенная».

(СКОЛЬКО СПЕКТАКЛЕЙ ЗАКРЫЛ)

«Скажу честно: я хуже советской власти. Она во МХАТе закрыла восемь спектаклей, и я столько же, но она за семьдесят лет, а я за десять. Смею думать, однако, что и результаты у меня поприличней. Когда я пришел в театр, он заполнялся на 42 процента максимум, актерская зарплата была восемь тысяч (во многих провинциальных театрах это потолок). Сегодня все несколько иначе».

(О ЖИЗНЕННОМ ТОНУСЕ)

«Скажу тебе честно, здоровьем я обязан исключительно Машке, младшей дочери. В маленьких детях что-то такое есть, сила витальная, какой ни в ком не найдешь больше. Я, бывает, забегаю домой в середине дня – между утренней репетицией, каким-то заседанием и вечерним спектаклем, и у меня есть несколько минут, чтобы ее просто потискать. И после этого я опять могу все – поди пойми, отчего это так. Мы, молодые отцы, самые устойчивые люди».

(О СЪЕМКАХ У КИРЫ МУРАТОВОЙ)

«Только приступаем. Очень сложная картина, представить пока не могу, что получится – три любовные истории про три возраста. Но я Муратовой верю абсолютно – с тех самых пор, как снялся у нее в дипломной короткометражке, называвшейся, кажется, «Весенний дождь» или что-то в этом роде. Снимала она со своим тогдашним мужем Александром Муратовым. Отчетливо помню, как он кричал «Мотор!», хмуря высокий, как бы гипсовый лоб (тогда, в свете ленинской традиции, лобастость считалась признаком большого ума), а потом подбегал к маленькой девочке с платочком, завязанным под подбородком, и внимательно выслушивал ее оценки и рекомендации. Так я понял, что к этой девочке действительно стоит прислушиваться».

(КАК ОТНОСИТСЯ К ГОЛЛИВУДСКОЙ КАРЬЕРЕ ВЛАДИМИРА МАШКОВА)

«Сложно отношусь, потому что стать своим в Голливуде ни у кого еще не получилось, да и в Америке в целом. Даже у Михаила Чехова. Даже, думаю, у Бандераса. Родиться там надо. Ты думаешь, у меня не было соблазна там остаться, когда предлагали в 1988 году, в самое здесь зыбкое и уже голодноватое время? Машков, слава Богу, не уехал окончательно, он здесь продолжает работать и остается для меня своим. Планы наши не изменились – мы сделаем «Собачье сердце» в его постановке. И еще кое-что придумали».

(О СЕБЕ)

«Я человек хитрый. Но вроде не очень многих обидел в жизни».

(ПОЧЕМУ ИГРАЕТ  ЗЛОДЕЕВ И ПОШЛЯКОВ)

«Отвечу технологически: в таких ролях палитра гораздо шире. Средств больше. Хорошего человека поди сыграй, а злодей вон какой яркий… Но если серьезно, то есть у меня в планах пьеса хорошего старого австро-венгерца. Трагикомедия. С ролью очень хорошего человека. Так что на будущий год я покажусь вам, друзья, с лучшей стороны».

(«Собеседник», 28.06.2011)