(О МАРЧЕЛЛО ДЖОРДАНИ)

«Марчелло я давно знаю. Он очень хороший тенор, у него потрясающие верхние ноты! Он — человек с бездной юмора, правда, черного. Мне нравится с ним иметь дело. С ним у меня связан первый опыт, когда меня освистали, а я и не понял. Мы с ним в Вене пели «Пуритан» в 1994 году. Пласидо Доминго дирижировал. А я тогда не знал, что такое «бу». Выхожу такой довольный-предовольный со сцены, счастливый-пресчастливый… «Чего ты смеешься? — говорят мне коллеги. — Сейчас тебя „забукали“!» Я спрашиваю: «А что это такое?» — «Освистали тебя, идиот!» Я чуть не умер. Тогда, я помню, «забукивали» нас всех, кроме болгарки Эдиты Груберовой — она в Вене была просто героиней».

(КОГО БЫ ХОТЕЛ ПРИГЛАСИТЬ НА СВОЙ КОНЦЕРТ)

«Я очень хотел, чтобы Сальваторе Личитра приехал. Никак не могу поверить, что его больше нет. Какая жуткая и нелепая смерть — разбиться на скутере! Три месяца прошло, а я до сих пор его часто вижу — или во сне, или просто иногда закрываю глаза, и передо мною его лицо — всегда улыбающееся… У меня много прекрасных коллег — замечательных певцов, которых, к сожалению, практически не знают в России. Я очень хотел, чтобы немецкий бас Рене Папе приехал. Человек он трудный, но большой артист. Или, например, очаровательная итальянка Барбара Фриттоли, или знаменитый аргентинский тенор Марсело Альварес, или тоже тенор Витторио Григоло, с которым я в Ковент-Гардене недавно пел «Фауста». Такой живчик — настоящий итальянец! Ужасно неспокойный, как дитя малое. Настоящий шоумен, очень талантливый парень! Я думаю, что публика его очень полюбит. Может быть, они все вместе приедут. Просто это нужно планировать заранее, а у нас так не получается».

(ОБ АННЕ НЕТРЕБКО)

«Я Аню очень-очень люблю, уважаю. Она чудная. Я всегда за нее рад и горжусь ее успехами. И с ней на сцене работать, будь то концерт или спектакль, — одно удовольствие. От нее всегда исходит удивительная аура обаяния, радости и доброжелательности. Она очень позитивный человек. Поэтому с Аней я всегда рад петь, пожалуйста! Кстати, вместе с Аней в следующем сезоне буду петь «Онегина» в Вене. Это будет ее дебют в партии Татьяны. Но для того чтобы все состыковалось в каком-то специальном проекте, нужно уже договариваться — прежде всего с окружением и агентами Ани, а это совсем другая история. Я лично не хочу этим заниматься. Потому что если я о чем-то договариваюсь, то уже буквально даю руку на отсечение, но у многих людей семь пятниц на неделе… Я не хочу травмироваться лишний раз».

(ЛЕГКО ЛИ ЕГО ОБИДЕТЬ)

«Всякое предательство меня по-настоящему задевает. Но у меня есть целая система сдерживающих факторов. Натренированные мышцы душевные, которые помогают держать удар».

(ДРАЛСЯ ЛИ КОГДА-НИБУДЬ)

«Раньше дрался, а теперь уже много лет, даже десятилетий, никого не ударил. Я стараюсь не осуждать людей. Прохожу мимо и даже не говорю, что этот человек — какашка… Просто принимаю людей или нет».

(О БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ)

«Большой театр — красивый, как всегда. Блистающий золотом, пурпуром зал… Но человек красит место, а не место человека. Посмотрим, что будет. В театре теперь свежие стены, все новое. Хоть и говорили, что реставрация была максимально бережной, я, честно сказать, в эти дела не верю. В театре новая акустика — по-моему, приличная. А со временем акустика становится лучше. Происходит химическая реакция стен, штукатурки — всего чего угодно. Будем на это надеяться. Вообще такой оркестровой ямы — огромной, широкой — я не видел никогда. Интересно.

Мне было хорошо в Большом театре. Мои родители были, моя жена тоже приехала. Они посмотрели театр, себя показали, познакомились с Дмитрием Медведевым, пожали руку Елене Образцовой, поцеловались с Тамарой Синявской, встретились с Евгением Нестеренко, Зурабу Соткилаве посмотрели в глаза. В общем, я остался доволен, все были счастливы. Хотя на самом гала-концерте был полный бардак за сценой. Меня охрана не хотела пускать в театр: выяснилось, что нас привезли и «выбросили» не у того подъезда. Огромное количество людей, декораций — все смешалось. После своего выступления я вышел в ложу и посмотрел остаток концерта. Мне особенно понравились тетеньки с цветами — парад билетерш. Ну и, конечно, балет прекрасный совершенно».

(О ВАЛЕРИИ ГЕРГИЕВЕ)

«Гергиев — величайший музыкант нашего времени, глыба. Человек, который успевает одновременно делать столько, сколько другие не смогут никогда. Наверное, его мозг устроен как у женщины — он «многостаночник» и одновременно способен делать несколько вещей, причем абсолютно несовместимых, не теряя контроля над ними. Женщина может ехать за рулем, красить губы и одновременно разговаривать по мобильнику. Однажды я лично был свидетелем того, как с ним происходило что-то подобное. Гергиев дирижировал мной и оркестром, перед ним была не партитура, а написанный от руки клавир, причем в другой тональности, еще наушник в ухе — он разговаривал по телефону со своим агентом, перед ним бегал композитор, написавший эту музыку, и поправлял его. Подобное можно увидеть только в фантастических фильмах».

(О ПРОЕКТАХ С ИГОРЕМ КРУТЫМ)

«Часть нашей новой работы, второй после «Дежавю», уже была показана в Юрмале летом. Игорь — великолепный мелодист, и, кажется, красивая программа получается. Премьера ее назначена на осень будущего года. Сейчас Игорь пишет для женщин — Лары Фабиан и Суми Йо. Посмотрим, что получится. В принципе я готов к тому, что песни появятся только в последний момент, и мне надо будет успевать и записывать, и учить их одновременно».

(ПОЧЕМУ СНЯЛСЯ В РЕКЛАМЕ ШОКОЛАДНЫХ КОНФЕТ)

«Всякая реклама — это, конечно, заработок. Но я эти конфеты и вправду всегда любил. Мне много что порекламировать предлагают — в частности, водку. Я всегда отклонял подобные предложения. А вот от конфеток трудно было отказаться».

(О ВЫСТУПЛЕНИЯХ В РОССИЙСКИХ ГОРОДАХ)

«Много лет назад, мальчиком еще, я был на локальных гастролях где-то в Красноярском крае. Стояли жуткие морозы. По дороге мы увязли в снегу. Приехали с большим опозданием. Там в красном уголке на хлебозаводе сидели дедушки и бабушки в валенках. Мы переодевались за трибуной, потому что гримерки не было. И с Ларисой Марзоевой, тогдашней моей партнершей по концертам и многим постановкам в Красноярском театре, пели арии и дуэты из опер Верди, конечно, под совершенно раздолбанный рояль, без оркестра. А эти бабушки с дедушками слушали и плакали. Это был едва ли не самый запоминающийся концерт в моей жизни. Тогда я для себя что-то крайне важное понял, хотя был довольно саркастически настроен по отношению к публике, репертуару и так далее. Публика — всегда публика, будь она пафосная столичная или трогательная провинциальная. И, ездя по российским городам, я чувствую невероятную любовь публики к себе. Очень ценю это и стараюсь отвечать взаимностью. Люблю в России выступать гораздо больше, чем за рубежом, например в той же Америке. Мне не нравится болтаться по аэропортам и снимать штаны перед секьюрити. Всех поставили раком. А если ты уважаемый, известный человек, то служащий у проходного экрана будет рад тебя унизить только потому, что он в дерьме, а ты — в облаках. Поэтому я эти дела не люблю, не любил и никогда не буду любить. И это отнимает огромную часть моего времени и нервов. Я, видите ли, выходит, какой-то потенциальный террорист! Вообще, конечно, чаще люди встречаются доброжелательные, но убогие. Поэтому я живу в своем коконе. И стараюсь никого туда не пускать».

(О БЛИЗКИХ)

«У меня есть определенный круг людей, которых я люблю и допускаю до себя, с которыми мне комфортно. Хотя, конечно, у меня работа публичная, я весь открыт. Но на сцене я другой человек. А когда приходит время закрываться, я закрываюсь».

(О ДЕТЯХ)

«Максиму восемь лет, Ниночке — четыре. Дети радуют меня и мою жену. Они — самое-самое тонкое, нежное, восторженное и прекрасное, что у меня есть в жизни. Мы живем в любви, и нам очень недостает друг друга, когда мы разлучаемся».

(«Труд», 06.12.11)