(ПОЧЕМУ ЖЕНЩИНАМ ОБЫЧНО НЕ ДАНО ПИСАТЬ СТИХИ И МУЗЫКУ)

«Почему? Я думаю, пол — это не самое главное, в конце концов, основное различие у двери женской консультации: один создает детей, другая рожает. А что касается меня, так это спасибо советской стране. Конечно, в царской России был другой идеал женщины, ее воспринимали как хозяйку очага, а потом началось: женщины тоже что-то могут! И они со страстью начали это доказывать. Нет, в консерватории много женщин, которые пишут».

(ПОЧЕМУ ИЗ ВСЕХ ЖЕНЩИН-КОМПОЗИТОРОВ ЗНАЮТ ТОЛЬКО ЕЕ)

«Это благодаря тому, что я писала песни. Просто моя жизнь пришлась на очень яркое время в самой стране: выиграли войну, сказали правду о ГУЛАГе, запустили спутник... И тогда народ сказал: «Да мы все можем!» И началось: целина, Братская ГЭС... На мерзлой земле палатки, днем люди работают, ночью поют. А мы были влюблены в этих людей, писали для них. Потом космос пошел. И песня совпала с тем, что нужно государству, а значит, государственным телеканалам, радио. Сегодня я в лучшем случае преподавала бы музыку внукам Абрамовича».

(О СОВРЕМЕННОЙ СИТУАЦИИ С ОБРАЗОВАНИЕМ)

«Ой, я вас умоляю! Сегодня это уже в степени опасности: недостаточность внимания к образованию, стремление принизить человека. Сегодня принято ругать телевидение, но оно, видимо, делает то, что ему заказано. Эти телесериалы: окровавленные лица, женщин с размаху бьют по щекам и обязательно блондинки с пистолетами... Я Чайковского не помню, когда по радио слышала. Да, музыка живет в концертных залах, но это другое. Кстати, не надо думать, что молодежи там нет, что она выбирает пепси. Молодежь тоже оклеветали, она всегда была думающая, а недумающая — это несчастная молодежь».

(ОБ ОТНОШЕНИИ К МУЗЫКЕ В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ)

«Конечно, тогда к этому было другое отношение, государственное. Скажем, когда я уже занималась в специальной музыкальной школе для одаренных детей в Москве, а ведь еще шла война, мы, дети, получали рабочую продуктовую карточку высшей категории. То есть как рабочие оборонного завода. Значит, правительство было уверено, что мы выиграем войну, и эти дети, то есть мы, должны будут повести вперед нашу культуру. И у моих однокашников были для занятий скрипки из государственных коллекций, они не имели цены. У Эдуарда Грача, сегодня он профессор, руководитель симфонического оркестра «Московия», была скрипка Амати, у Игоря Безродного была скрипка Страдивари, у Рафаила Соболевского — Гварнери. И кто-то из них ездил на электричке в Подмосковье, вагон переполнен, и вот он, мальчишка, висел на поручнях, под мышкой бесценная скрипка. Они же обычные парни были, шпана, в футбол играли. Потрясающе! И, надо сказать, карточки давали недаром, все выучились, заняли ведущие позиции в музыке, добились международного признания, стали лауреатами различных конкурсов, почти никто не эмигрировал. Я когда приехала, нашу школу заканчивали Коган и Ростропович».

(ДЕРГАЛ ЛИ ЕЕ РОСТРОПОВИЧ ЗА КОСИЧКИ)

«И за косички дергал, и все такое. Он по жизни был свободный человек, не зацикленный на себе. Когда встречались в последний раз, он мне в разговоре: «Старая дура!» Я ему: «Насчет „дуры“ я с тобой согласна, а насчет „старой“ — сейчас как врежу, будешь знать!» Он такой был, не нес себя как драгоценную вазу! Он мог сказать «старая дура» английской королеве, если бы ему вздумалось. И та была бы рада! Вот он оканчивал школу в то время. Мы, уже ученики этой спецшколы, дневали и ночевали в Большом зале консерватории, бегали на репетиции, такое счастье! Были живы такие музыканты, как Гедике, Глиэр, Игумнов, а Гольденвейзер рассказывал о своих встречах с Толстым. Я уже знала, что пойду в консерваторию и буду поступать на композиторское. Как пианистка я бы не состоялась, маленькие руки, был бы ограниченный репертуар».

(МОЖНО ЛИ ВЫУЧИТЬСЯ НА КОМПОЗИТОРА)

«Научить нельзя тому, что дается природой, богом. Мои родители боялись, что я повторю судьбу отца (у мамы был второй брак, я последний, поздний ребенок), ведь у меня просто капелька от того, что было дано ему. Он играл на всех инструментах, самоучкой, озвучивал немые фильмы, играл как тапер, и люди ходили его слушать. Кстати, Шостакович тоже вначале зарабатывал деньги таперской работой, такое было время. Но если есть талант, то мастерству надо учить, Шебалин был бескомпромиссен, требовал, чтобы было правильное голосоведение, чтобы в звучании не было грязи, чтобы ни один инструмент не мешал другому. Чтобы все было выписано настолько точно, что если вдруг листочек партитуры попадет в какое-нибудь племя мумба-юмба, а там все штрихи прописаны — взяли и сыграли. А потом начинается крупная форма, кто знает, что это такое. Вот у Бетховена в увертюре «Леонора» доминантсептаккорд звучит целых 53 такта. Почему? А кто его знает, почему. Были занятия, мы играли в четыре руки симфонию Бетховена. Казалось бы, зачем? Рядом — Большой зал консерватории, пошел и послушал, но Шебалин воспитывал композиторов, и хотя дистанция от нас до Бетховена как до звезды, но ремесло-то одно!»

(О ЦЕНЗУРЕ В МУЗЫКЕ В СОВЕТСКОЕ ВРЕМЯ)

«Эта была музыка, которую они не понимали. А они считали, что они и народ — это единое целое, раз им непонятно, народу тоже непонятно».

(ПОПАДАЛИ ЛИ ПОД ЦЕНЗУРУ ОНИ С ДОБРОНРАВОВЫМ)

«Еще как! У нас даже была мысль сделать концерт из песен, которые запрещали при советской власти. Там оказалась и песня про Ленина. Она называлась «Ильич прощается с Москвой». Это песня о его последнем приезде в Москву, когда Ленин был совершенно больной, приехал на сельскохозяйственную выставку, он практически уже не разговаривал. В песне были вполне приличные строчки: «А перед ним идут с войны солдаты, они идут в далеком сорок пятом, он машет им слабеющей рукой, Ильич прощается с Москвой». Но нам сказали: «Ильич никогда не прощался с Москвой, он всегда с нами, тут памятники стоят...» И хотя песню спела Зыкина, в эфире она не была никогда».

(ЕСТЬ ЛИ ЦЕНЗУРА СЕЙЧАС)

«Сейчас цензура еще хуже — сейчас цензура денег. А чем объясняется... Вот Микаэл Таривердиев еще больше десяти лет назад предсказал, что песня в будущем разделится на две неравные части: меньшая и лучшая уйдет в Большой зал консерватории, а большая и худшая — в кабак».

(ЧТО ТАКОЕ «НЕФОРМАТ»)

«Это вежливая и краткая форма отказа. Но в действительности это иезуитское понятие. Вам ничего не объясняют: там, скажем, у исполнителя плохой голос или где-то ошибка в мелодии, а просто говорят «неформат!», и все, дальше это не обсуждается. В итоге есть десять исполнителей, которые кочуют по центральным каналам, везде одни и те же».

(КАКАЯ МУЗЫКА У ТЕХ, КТО УДЕРЖАЛСЯ В ЭФИРЕ)

«Зачастую равнодушная. Музыка — это ведь сразу: а какая за ней великая цель? А какая сегодня может быть цель? Хит можно смоделировать, продюсеры этим, бывает, и занимаются».

(О РАЙМОНДЕ ПАУЛСЕ)

«Паулс чудный! Он как раз все может, не хочет просто. Сегодня такой шоу-бизнес, что лучше, как говорится, «от тех подальше, к тем поближе». И я стремлюсь сегодня больше работать в жанре инструментальной музыки».

(МОЖНО ЛИ СПЕТЬ ТЕЛЕФОННУЮ КНИГУ)

«Можно. Спеть можно все. Но не нужно. В хорошей песне должен быть хороший текст».

(КАКИМ БЫЛ МУСЛИМ МАГОМАЕВ)

«Очень ранимым, сомневающимся, переживающим...Однажды у нас был такой случай, в перестроечные времена. Он еще гастролировал. А тогда, конечно, уже началось гонение на наши песни. И вдруг он нам звонит...Он звонил два раза, два раза рассказывал нам одно и то же, так переживал. Говорил: "Я приехал в Новороссийск, и меня встретило все руководство города. И вдруг они спрашивают: «А вы споете песню «Малая земля»? Я так растерялся и говорю: «Я не помню слов, у меня плохо с текстами. Если вспомню — спою». А это — чистая правда, Магомаев очень плохо запоминал текст. Это Кобзон все запоминает мгновенно и никогда не забывает, а Магомаев клал себе под рампу листок со словами, потому что забывал их. Но вот он их не вспомнил и не спел. И он сказал нам: «Когда я уезжал, хотя я спел очень много песен о войне, меня не пришел проводить ни один человек. Они решили, что я испугался... Решили, что я — трус». И он так переживал из-за этого, потому что Муслим не был трусом».

(СИЛЬНО ЛИ ИХ ТРАВИЛИ В ПЕРЕСТРОЙКУ)

«Сильно. Но нам было обидно даже не за себя, а за героев своих песен. Когда западная пресса перепечатывала публикации из наших же СМИ, как будто не было никакого полета Гагарина... Мы знали его лично, вместе отдыхали, когда оставались без свидетелей, были с ним на «ты», звали по имени (в присутствии посторонних мы, конечно, называли его Юрий Алексеевич и обращались к нему на «вы»), он нас познакомил с Королевым... И вдруг мы читаем, что его не было, что никто не летал в космос. Да когда нас пригласили на то же радио, еще были живы Блантер, Соловьев-Седой, Новиков, Флярковский, и по секрету сказали: «Этой весной предполагается запуск человека в космос, вы подумайте, может, вы что-то напишите...» Да мы чуть под машину, когда вышли, не попали! Это были такие люди — герои наших песен, — они работали просто за зарплату, сегодня же это — пенсионеры на уходе из жизни. А у них тогда было какое-то совершенно аристократическое пренебрежение к денежной жадности. Ну подумаешь, надо поработать! Всегда с гитарами, полуголодные, но если придешь — тебя угостят. И притом делается большое дело, до сегодняшнего дня та ГЭС, на которой мы были, обогревает пол-Сибири. И вот этих людей превратили в ничто.

И когда нам пишут в письмах: «Дорогие наши, спасибо за стихи и музыку к ним, спасибо, что остались с обманутым народом, вы — наше национальное достояние! Берегите себя и пишите, народ ждет вашей правды!» Это написала женщина из Курска, это ведь счастье. Значит, и наши сегодняшние песни доходят до народа».

(КАКАЯ У НИХ СЕМЬЯ)

«Нетрадиционная! Но в хорошем смысле этого слова. А то я как-то пошутила, давно, сказала: «У нас нетрадиционная семья, потому что мы живем нормальной семейной жизнью». А на днях еду в такси, и вдруг шофер протягивает мне одно «желтое» издание, которое у него лежало среди газет. Смотрю, на обложке моя фотография и подписано — Александра Пахмутова: «Я — нетрадиционной ориентации». Правда, далее в статье они привели мою фразу полностью и даже написали много хорошего, но зачем надо было на обложку выносить такой заголовок? Поэтому мы с Николаем Николаевичем можем сказать только одно: наша семья нетрадиционная — у нас в жизни все именно так, как надо и должно быть, поэтому мы вместе прожили более пятидесяти лет и до сих пор не развелись...»

(«Московский комсомолец», 22.12.11)