(О НАФТАЛИНЕ)

«Однажды не совсем добрые журналисты написали в своей газете об участниках концерта, посвященного Дню Победы, где я тоже пел песни ретро, песни войны: «Собрался один нафталин». Я тут же ответил: «Я не отказываюсь от этой привилегии, я действительно себя считаю нафталином. Кто-то же должен с молью бороться». Вот и мы боремся...»

(ПОЧЕМУ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ РАНЬШЕ УЙТИ СО СЦЕНЫ)

«Я единственный раз собирался, когда мне исполнилось 60 лет. Думал: сейчас я покажу моим друзьям-коллегам, как надо уходить. В хорошей форме, все - нормальный, востребованный. Не получилось уйти. Отнюдь не меркантильные цели довлели над моим продолжением. А остался тогда просто потому, что трудно без наркотика. Сцена - это наркотик. Вот как-то, проснувшись, думаешь: «Господи, неужели больше я никогда не выйду на сцену? Неужели я уже никому не нужен? Ведь еще хотят слышать мои песни, еще мне аплодируют. Почему я ушел?» Композитор позвонил: «Прими участие в моем вечере». Пожалуйста. Коллега, Лева Лещенко: «У меня юбилей. Я тебя жду». Конечно, и пошло-поехало... Хотя и отказался от запланированных гастрольных маршрутов. И не только потому, что мне было неловко перед журналистами, которым я обещал покинуть сцену. А потому что востребованность жанра в 90-е годы пропала. Все пропало! <…> . Была еще одна причина - почему я не ушел тогда, 15 лет назад. Когда мне было плохо, когда происходили какие-то серьезные проблемные вещи, я с нетерпением ждал выхода на сцену. Потому что я знал, что это мой эликсир хорошего настроения и всего-всего. Эта энергетика зала и мое внутреннее состояние, и мое отношение к залу, и моя отдача - они моментально меняют мое состояние и мое настроение.

И сейчас я хочу уйти не потому, что я кокетничаю или пиарюсь. Не поэтому. А просто потому, что, честно говоря, я прекрасно понимаю… Я привык быть первым и сильным во всем. И чувствую, что сейчас у меня таких возможностей нет».

(О ДИАГНОЗЕ)

«Знаете, когда я впервые услышал диагноз, хотите верьте, хотите нет, у меня ни истерики, ни испуга не было. Я только был очень взволнован тем, как я это сообщу Неле. Я очень боялся ее реакции. Я очень боялся ее так сильно огорчить. Но она все понимает, она читает мои мысли. Вот почему я, общаясь с вами, оставил при себе мобильный телефон? Потому что Куколка (так Кобзон называет свою жену. – Прим. ред.) должна была позвонить. Я ждал ее звонка, и она позвонила. Знаете, бывает так, что я хочу ей позвонить, и в это время раздается ее звонок. Телепатия.

И когда мне сказали, что у меня онкология, - а я дружил с этим институтом, я дружил с Блохиным Николаем Николаевичем, это был мой подшефный коллектив, я туда приезжал с концертами (и сейчас приезжаю). И когда мне сообщили о том, что у меня онкология, что у меня рак, - не было у меня паники. У меня было только такое состояние: «Господи, как это Неле сказать, чтобы ее не испугать, не очень сильно огорчить»... Я пришел, она смотрит на меня: «Что случилось, на тебе лица нет?» Я говорю: «Все нормально». – «Скажи мне, что случилось». Я говорю: «Ничего не случилось». – «Я же чувствую, что что-то случилось». Я говорю: «Куколка, у меня рак». Я подумал, что она засмеется, подумает, что я шучу. А если воспримет серьезно, то будет в полуобморочном состоянии. Что-то же должно было произойти после того, как я сообщил ей об этом. А она в темпе, как будто мы с ней репетировали этот эпизод, когда я ей говорю: «Куколка, у меня рак», - отвечает: «Ну что, будем лечиться, ты не волнуйся, все будет в порядке». И с той минуты по сей день она все время рядом. Все самые трудные дни, когда я в коме находился, когда меня оперировали... Она всегда рядом».

(СЧИТАЕТ ЛИ СЕБЯ ВЕЛИКИМ)

«Считайте, на здоровье. А я - нет. Когда я слышу такие лестные отзывы о себе, особенно этим шалят на банкетах, на юбилеях, на праздниках, - неповторимый, великий, - ничего ни уму, ни сердцу это не дает. Я не вытягиваю шею и не расплываюсь в довольной улыбке. Спасибо большое за доброе отношение, но зачем уж так высокопарно? Я никогда не считал себя даже первым. Хотя по этому поводу есть замечательный анекдот. Был такой гениальный скрипач Исаак Стерн. И когда он приехал в Москву, ваш брат журналист его интервьюировал и задал ему вопрос: «Господин Стерн, в рейтинге скрипачей каким вы себя считаете?» Он говорит: «Вторым». – «Да что вы, вы же гениальный скрипач, весь мир преклоняется перед вами». Он говорит: «Ну и что, а я себя считаю вторым». – «А кто же тогда первый?» Он говорит: «Первых много».

Есть в искусстве, в культуре люди, о которых можно говорить, что они великие: Пушкин, Шаляпин, Есенин, Лихачев, Уланова... Да много имен. И назвали их великими уже после того, как они ушли».

(О СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ)

«От жены я уходить не собираюсь. Если только она уйдет. Честно говоря, я не ханжа, все в этой жизни было. Но я, действительно, осуждаю тех моих приятелей, знакомых, тех людей, которые ради увлечения нашими молодыми особами бросают свои семьи и своих жен, с которыми прожили десятки лет. Это ужасно. Когда говорят: «Нельзя это осуждать, это судьба...» Да не судьба это! Пожалуйста, тебе никто не мешает, если ты увлекся и тебе ответили взаимностью…  Если кто-то тебе ответил взаимностью, сделай так, чтобы не было больно твоей семье, твоей жене. И занимайся своими амурными делами. Но оставлять семью, бросать семью – это не годится».

(МОЖНО ЛИ ИЗМЕНЯТЬ)

«Не надо меня ловить по-журналистски на слове. Что значит женам можно изменять? Предавать нельзя. Изменять можно. Что значит изменять? Флиртовать, увлекаться. И женам это тоже можно, если есть у нее такая необходимость.  А почему нет? Нормально абсолютно. Но нужно делать так, чтобы не было больно второй стороне, жене или мужу. Потому что жизнь есть жизнь. А как не флиртовать или не увлекаться моряку, который по полгода находится в плавании, бывает в портовых городах? Как артисту, который 7-8 месяцев в году находится на гастролях - как быть ему? И вдруг появляются люди, которые его увлекают собой. А жена в это время содержит дом, семью, детей...»

(МНОГО ЛИ «ФЛИРТОВАЛ» САМ)

«Много. Я не считал, много или мало. Но у меня мысли никогда не было: «Мне так нравится эта женщина». Никогда в жизни! Я всегда знал, что Неля, дети, дом – это крепость, это навсегда. Неле однажды взяли и меня продали...  Сказали, что у твоего был роман на стороне. Она говорит: «Ничего страшного, подумаешь, высморкался лишний раз».

(СТРОГАЯ ЛИ У НЕГО ЖЕНА)

«Ну, как... Если я что-то такое неправильно сделал - она, если узнает, ответит мне в десятикратном размере. Скажем, мне нельзя пить по состоянию здоровья. А иной раз хочется – настроение отвратительное, что-то произошло, не дай бог, и так далее. И рука тянется к рюмке. Неля просто предупреждает: «Увижу, почувствую, что ты выпил, - отвечу в десятикратном размере. Понял?» Я говорю: «Понял».  Я подумал: ну, глупости говорит. И однажды в поезде позволил себе. У нас был долгий переезд. И пока она вышла в соседнее купе (мы с коллективом ехали), я из бутылки налил себе коньячку и выпил. И она это обнаружила.  Говорит: «Я тебя предупреждала». Я говорю: «Прекрати, в конце концов, я 50 грамм выпил, ничего страшного». Она говорит: «Хорошо». Я вышел в соседнее купе поиграть в нарды. Когда я вернулся, бутылка была пустой, Неля ее всю выпила. Никогда не забуду ее фразу. У нас Андрюшка, сын, был маленький, мы ездили на гастроли, я брал с собой очаровательную женщину Лидию Яковлевну, тещу Роберта Рождественского. И вот мы в купе вместе ехали: Неля, я и Лидия Яковлевна. Я захожу, а Лидия Яковлевна ее приводит в чувство. Неля выпила почти бутылку коньяка! Конечно, она моментально опьянела. Я говорю: «Куколка, что с тобой, очнись, приди в себя». Она говорит: «Я умираю, а, умирая, прошу тебя только об одном – спаси нашего сыночка».

(О ТАТУИРОВКАХ)

«У меня этих наколок было много... Я их сделал в 13 лет. Мы с мамой жили в Днепропетровске. А мой дядя - в селе, в Кировоградской области. И меня мама отправляла туда на лето. Мы там ходили на речку ловить рыбу с пацанами. И они говорили: «Понятно, этот еврей из города побоится колоться». Ну, а я не побоялся. Короче говоря, за один день меня всего искололи... Знаете, как раньше кололись? Три иголки... Впрочем,  о технологии не будем. У меня температура - 40. В общем, еле меня спасли тетка с дядей.

И когда я приехал домой, я долго не снимал соколку. Это такая безрукавка. И левую руку все время прятал.

Вот здесь, на пальцах, инициалы были мои. Вот здесь были инициалы моих ближайших дружбанов, Володи и Лени. И еще на одном пальце было кольцо. Вот здесь, на плече - «Не забуду мать родную».  И вот однажды мама все-таки обнаружила у меня наколки. И сразу пошел веник в ход. Она меня обычно лупила веником. Обычный, которым убирают пол. Она берет - и рукояткой веника меня. Потом, когда я приехал в Москву, когда стал выходить на сцену, то было неловко, что на пальцах - наколки. Но я левую руку так держал, чтобы не было видно. Но неудобно же. И я пошел в институт красоты в Сокольниках. И свел все наколки на пальцах. И «Не забуду мать родную» тоже. Потому что я устал от любопытных глаз.  Когда отдыхал в Сочи, Ялте и появлялся на пляже, все бегали смотреть на блатного Кобзона.

И вот я прихожу домой (а мама жила у меня), разделся, душ принял. Короче говоря, вышел оголенный. И вдруг мама увидела, что нет наколки «Не забуду мать родную». И она говорит: «Ну что, сынок, разлюбил маму?» Я говорю: «Ты же меня била из-за этой надписи». Она говорит: «Почему ты эту свел, а эту – нет?» Я говорю: «Мама, ну нельзя, люди смеются».

(«Комсомольская правда», 08.03.12)