О ЗНАКОМСТВЕ С ТВОРЧЕСТВОМ БЕНЖАМИНА БРИТТЕНА

-  Сразу после войны состоялся концерт в Колонном зале Дома Союзов, СССР отдавал долг вежливости Великобритании — своему союзнику. Исполнялись «Четыре морские интерлюдии» из оперы «Питер Граймс» Бриттена, дирижировал мой отец Николай Павлович Аносов. Тогда меня захватили звучащее пространство, время, пульс и оркестровый колорит. Вторая встреча произошла во время учебы в консерватории — студенты из соцстран привозили партитуры западных авторов, и в «минуту жизни трудную» готовы были их продать. Так у меня оказалась партитура Симфонии-реквиема Бриттена — посвящение памяти его родителей.

О ЗНАКОМСТВЕ С ШОСТАКОВИЧЕМ

- В самом начале 60-х собирался на Эдинбургский фестиваль в честь Шостаковича, где мне предстояло дирижировать его Четвертой симфонией. В ответ на мою просьбу «обыграть» симфонию с руководимым тогда мною Большим симфоническим оркестром радио, редактор ответил: «Я не дам многомиллионному радиослушателю слушать эту отраву». Я набрался наглости и позвонил Шостаковичу. Он принял меня сразу, и я быстро изложил суть вопроса, попросив позвонить редактору. После долгой паузы Дмитрий Дмитриевич сказал: «Я никогда в жизни никого не просил способствовать исполнению моих сочинений и делать этого не буду». Мы полетели в Эдинбург вместе, Шостакович сидел в зале на всех репетициях и ни разу не прерывал меня. Заносил замечания в блокнот и только в перерывах сообщал мне о них. На такое выдержанное поведение мало кто из композиторов способен.
Тогда в Эдинбурге мне выпала честь сопровождать Дмитрия Дмитриевича на концерт итальянского дирижера Карло Джулини. Публика сразу узнала Шостаковича и приветствовала его овациями. В антракте заказали в баре два «дабл» — двойной виски. Когда прозвучали звонки ко второму отделению, Шостакович сказал: «Знаете, Геннадий Николаевич (меня всегда удивляла его манера обращаться ко мне по имени-отчеству), давайте выпьем еще «по даблу», потом еще «по даблу» и вернемся в зал к великолепным «Интерлюдиям» Бриттена, ведь я из-за них сюда и пришел, я их так люблю». Так мы и сделали — по окончании Дмитрий Дмитриевич аплодировал отчаянно, приговаривая: «Какая восхитительная музыка!»

ГДЕ ПРОВОДИТ БОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ВРЕМЕНИ – В МОСКВЕ ИЛИ ЗА ГРАНИЦЕЙ?

- Половину времени — здесь. На пятьдесят прОцентов, как говорится. В Москве нахожусь во время своих постановок, естественно. Их немало, да и планы достаточно обширные. После «Блудного сына» буду ставить «Воскрешение Лазаря» — опять библейская тема — Франца Шуберта и Эдисона Денисова, который завершил неоконченное произведение великого австрийского композитора. Денисов был большим почитателем музыки Шуберта, у него много шубертовских транскрипций. Дописанные фрагменты религиозной драмы сделаны им, однако, не в подражание Шуберту. Шов заметен, слышен тот момент, когда Шуберт заканчивается, умирает и произведение продолжается другим языком. Что — правомочно. Мне кажется, что если бы Денисов пытался говорить языком Шуберта, то ничего бы не вышло.
После «Лазаря» приступлю к репетициям «Леоноры» Бетховена, которую Россия еще не слышала. Это — первая редакция героической оперы «Фиделио», и, может быть, она не хуже, а даже лучше. Никто «Леонору» ставить не желал, в городе Вене затею господина Бетховена посчитали глупой. Хотя бы поэтому мне хочется за нее взяться.

ЧЕМУ УЧИТ СТУДЕНТОВ НА КАФЕДРЕ ОПЕРНО-СИМФОНИЧЕСКОГО ДИРИЖИРОВАНИЯ?

-  Учу передавать слушателю то, что задумал композитор, средствами своей профессии, категорически отметая задатки лектора. Пожалуй, так. Дирижер должен быть диктатором, но действовать не силой, а убеждением. Ему необходимо повести музыкантов за своими идеями и, конечно, не нарушать замысла композитора. Сегодня и преподавать-то некому. Я нахожу, что положение с консерваторским обучением — катастрофическое, как и с продуктами, которые от этого обучения получаются.
Сейчас люди разных музыкальных профессий: инструменталисты, певцы и даже артисты балета, все, кому не лень, пробуют себя в дирижировании. Что, собственно, заставляет их переквалифицироваться? Отвечают почти одинаково: «Это гораздо легче, чем моя профессия, и гораздо выше оплачивается». Они занимаются дирижированием для заработка и говорят об этом открыто.

О МОЛОДОЙ ПОРОСЛИ ДИРИЖЕРОВ

-  Их мало. У меня, слава Богу, есть студенты, которые не собираются давать по три концерта в день. Здесь, в Камерном театре, работают два моих молодых ученика, они серьезно занимаются своим делом. В годы моей консерваторской юности Яков Израилевич Зак пригласил меня проаккомпанировать ему на концерте в Колонном зале. Я был в восхищении, понимал ответственность и с утра до вечера учил партитуры. Но Николай Семенович Голованов сказал, что не даст в руки мальчишке профессиональный оркестр. А сейчас такое возможно, сплошь и рядом.

ПОДРАСТАЮТ ЛИ НОВЫЕ КОМПОЗИТОРЫ?

-  По-моему, нет. Если Вы читали книги господина Мартынова, то должны знать об этом. Я считаю, что молодые композиторы теперь — под одну гребенку. Все попали в поток догм. Виной тому в основном электроника. Произведения, которые мне приносят без всякой надежды на то, что я их буду играть, — все абсолютно одинаковы. И предназначены для электронных инструментов. Музыка машин. Достаточно открыть первую страницу и уже все ясно. Задаю вопрос — заметьте, выпускнику Московской консерватории: «Скажите, пожалуйста, Вы знаете балет Глазунова «Раймонда»?» Нет, не знают и никогда не слышали такой музыки.

О СИТУАЦИИ В БОЛЬШОМ ТЕАТРЕ

- Сейчас в опере печальная картина: репертуар серый и качества прежнего уже нет. А в области балета, я считаю, увлечение сочинениями типа «Дочери фараона» Пуни — вредны для искусства. Но ведь балет Большого сейчас увлечен музейными постановками. Почему не идут «Дафнис и Хлоя» Равеля, скажем? Я могу массу других балетов назвать, которые должны быть представлены на сцене такого театра, как Большой. Когда я в свое время говорил о балетах Прокофьева, мне отвечали, что у него музыка нетанцевальная. Кто оказался прав — Вы понимаете.

(«Культура», 20.11.13)