ОБ ОБРАЗЕ «АНФАН ТЕРРИБЛЯ»

- Да, я уже не мальчик, теперь меня правильнее будет назвать «грязный старикашка». Мне нравится этот образ. Им пользовался Чарльз Буковски — писатель, которым я восхищаюсь. А вообще, спасибо за комплимент. «Анфан террибль» — это некто очень милый, тот, кто живет не по правилам, плохо себя ведет, кто-то эксцентричный и оригинальный. Все мои любимые артисты были «анфан террибль», жили и работали весело и не по правилам. Так что, если мои книги кажутся вам нескучными, я счастлив.

О ТОМ, ЧТО ЛЮДИ С ГОДАМИ МУДРЕЮТ

- Не согласен! Я считаю, что дураком можно оставаться всю жизнь!

КАК ЕГО МЕНЯЮТ ГОДЫ?

- Я потолстел! Много ем и обзавелся пузцом. Дочь взрослеет. Как-то так… Мне все еще почему-то нужно напиваться несколько раз в неделю. Только теперь, чтобы прийти в себя, мне нужно три дня, а не просто выспаться одну ночь, как раньше. Ни умнее, ни мудрее я что-то себя не чувствую. А, вот еще: я женился в третий раз! Она швейцарка, на двадцать пять лет моложе меня, чем я очень горжусь. И по этому поводу чувствую себя куда более романтичным, чем в юности. Других перемен я не замечаю. Я ощущаю себя четырнадцатилетним мальчиком в постаревшем теле. Видимо, мне не суждено стать взрослым. Это проблема, потому что я очень хотел бы вести более спокойный образ жизни. Но мне так быстро становится скучно! Мне все время нужно что-то новенькое!

О ГЕДОНИЗМЕ

- Мы живем в обществе, состоящем из гедонистов. И я в их числе. Я знаю, что такое удовольствие, но не знаю, что такое счастье. Что, конечно, грустно, потому что за удовольствием следуют чувство вины и раскаяние. И это можно снять только новыми удовольствиями. Так я и бегаю за ними, как крыса в клетке. По­этому я не горжусь тем, что я гедонист. Я думаю, быть гедонистом не так уж и круто.

Возможно, мое религиозное воспитание не позволяет мне быть настоящим гедонистом. В католической школе мне внушили, что Бог наказывает за удовольствия, что это грех. И это часть меня. Глупо, конечно, после стольких лет, учитывая, что я не верующий человек, но так я устроен. Мне приходится быть кающимся гедонистом. Но в этом весь кайф! Если бы наслаждения не были для меня запретными, я бы их так не любил. Запретный плод! Будь я миллиардером и, условно говоря, имей все, что захочу, я бы тут же покончил с собой. Мне нужно, чтобы все было сложно, чтобы были трудности. Сегодня ты всю ночь в клубе нюхаешь кокаин, а завтра весь день плачешь дома от стыда и одиночества. Так намного веселее! И еще. Нехорошо, наверное, писать об этом в журнале, но вся эта ночная жизнь и излишества помогают сохранить молодость. Люди, которые резко перестают тусоваться, сидят по вечерам дома и пьют очищающие травяные чаи, сразу стареют на десять — двадцать лет. У меня масса примеров перед глазами. Пока ты тусуешься, ты молод.

НЕ СТЕСНЯЕТСЯ ЛИ НЕЛЕПО ВЫГЛЯДЕТЬ НА ТАНЦПОЛЕ?

- О да, я уже давно выгляжу нелепо! Но я не против. В молодости я ненавидел этих старичков, которые увозят девчонок из компании. Теперь я один из них! Мне даже нравится выглядеть нелепо. Ирония — моя стихия. Это моя работа как писателя — исследовать нелепые, смешные стороны жизни, выискивать их. Это, например, то, чем занимался Гоголь.

О СЕКСЕ

- Я думаю, каждый мужчина — озабоченный. Конечно, я теперь женат и не могу сказать, что каждую ночь ложусь в постель с новой красоткой. Я написал «Любовь живет три года» и долго верил в то, что невозможно найти женщину, которая не надоест через три года. Но мы с женой знакомы уже четыре года, и я все еще счастлив и так же восхищаюсь ею каждый день. Мне с ней весело. Она сильно младше меня, так что я делаю ее взрослее, а она меня — моложе. Возможно, дело именно в этой разнице в возрасте, но я изменил свое мнение насчет любви. Хотя все равно пялюсь на женщин, как сумасшедший извращенец.

О СМЕРТИ ЛИТЕРАТУРЫ

- Меня тоже пугает эта цифровая революция. Обратного пути нет, и мне грустно. Я ненавижу читать с экрана, я слишком стар для этого. Я смотрю на свою дочь — она совсем не читает, и я в отчаянии, что с нами будет. Это одна из причин, по которой я запустил мужской журнал «Луи». Старый добрый французский журнал, который можно пощупать руками. Я пытаюсь сопротивляться, издавая бумажный журнал, бумажные книги, но признаю, что литература под угрозой. Все меньше людей ею интересуются. Мы как оркестр на «Титанике»: корабль тонет, а мы продолжаем играть. Может быть, я начал заниматься кино, потому что боюсь исчезнуть вместе с литературой.

Ну, во-первых, литература никогда не была таким уж массовым увлечением. Это было дело некой элиты. Но сейчас это уже даже не элита, а просто кучка сумасшедших, читающих книжки. Ну и проблема времени. У тебя есть «Фейсбук», телевизор, радио, видеоигры — после этого всего ты ложишься в кровать в час ночи, и у тебя на чтение остается секунд тридцать, пока снотворное не отправит тебя в кому.

О РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

- О, это всё! Самая масштабная, самая проработанная, мощная… Вместе с французами русские в девятнадцатом веке изобрели современный реалистический роман, классический роман. Большой, с множеством героев и сюжетных линий, за которыми можно долго и упоенно следить. Американцы всего лишь пытаются нас с вами копировать. Не могу сказать, что я знаю русскую литературу досконально. Я люблю Толстого, рассказы Чехова, блестящие и нежные, Достоевского за его жестокость, юмор, потрясающие детали, когда ты точно знаешь, по какой улице шел герой и какого цвета было небо… Что я могу сказать? Русские изобрели все!

Булгаков, Набоков… Особенно мне импонирует тот факт, что в русской литературе двадцатого века было много запретного, а от этого еще соблазнительнее! Вы же помните мой принцип удовольствий… Вы были прекрасны, когда писать было нельзя. Вы были лучшими в мире! Знаете что? Если мы хотим спасти литературу, ее надо запретить. Мы должны сказать детям: «Читать больше нельзя! Это преступление!» И они снова начнут читать. Мне кажется, это отличная идея.

О ЛЮБВИ К РОССИИ

- Это загадка. У каждого человека есть места, которые он любит или не любит без всякой причины. Конечно, я любил русскую литературу и поэзию, музыку, девушек. Но дело не в этом. Вот, например, я ненавижу Лондон, должен признаться. Надеюсь, англичане это не прочитают. Я не чувствую себя там комфортно, я не понимаю этот город. А есть места, где я чувствую себя прекрасно. И Москва — одно из них. Хотя это чистый ад: пробки, ледяной холод зимой и страшная жара летом. Все не так, но как только я там оказываюсь, лицо расплывается в улыбке, мне весело, я все время пьян, все вокруг умные и смешные. Люди такие оригинальные, я никогда не знаю, захочет этот человек поцеловать меня или убить. А может, и то и другое! Первый раз я приехал в Москву на книжную ярмарку году в 2000-м, по поводу выхода моей книги. И вот в одиннадцать утра ко мне подходит мой русский издатель, протягивает мне рюмку водки и кусочек черного хлеба и говорит: «Ты должен это выпить». Я такой: «Что-то рановато…» А он: «Нет-нет, обязательно должен, ты же Фредерик Бегбедер!» Такая у меня репутация, значит. Ну, я выпил эту рюмку — и понеслось! Прекрасные люди! Сумасшедшие, как и я. Наконец-то я нашел это место.

Да, я много где был. В Питере, конечно, в Нижнем Новгороде, Перми, Самаре, Екатеринбурге. Самара мне очень понравилась — был май, солнышко, Волга, все девушки в бикини. Люди, наверное, читали мои книги, готовились и решили: «Вот он приедет, давайте его как следует выгуляем». Они организовали все! Каждый раз, когда я приезжаю в Россию, меня кормят, поят, носят на руках, как будто я какой-то принц! А потом я возвращаюсь в Париж. Там идет дождь, меня никто не узнает, я не могу поймать такси, все на меня орут. Это моя обычная Франция.

Еще мне очень интересна ваша история. Уникальное место, где семьдесят пять лет строили утопию, а потом в один прекрасный день все кончилось, и вы стали большими капиталистами, чем все остальные. И сегодня все очень странно: как бы демократия, но как бы и нет. Все так яростно и жестоко и в то же время красиво.

 (Александр Маленков, Maxim, сентябрь 2014)