– Наверное, в интервью вас постоянно возвращают в 90-е: Глызин, Аллегрова, Овсиенко…

- Это нормально. Я думаю, когда берут интервью у Маккартни, как ни крути, его спрашивают про «Yesterday», а у Марлона Брандо интересовались про «Крестного отца».

– Какие проекты сейчас?

- Сейчас мой самый главный проект – это Виктор Чайка. В этом году выйдет новый альбом. Композитор Виктор Чайка столько лет не обращал внимания на исполнителя Виктора Чайку, который играет на множестве инструментов – от барабанов до скрипки. У меня написаны песни, которые стали народными: «Ты не ангел», «Зимний сад», «Сквозняки», «Померещилось»… Но ведь изначально я сочинил их немного по-другому. Накопилось и много таких песен, которые не хотелось бы никому отдавать. Раньше раздаривал – теперь пожадничал. Я сказал себе: «Витя, ё-моё, сделай программу на этом материале!» Еще одно обстоятельство: к сожалению, умерла моя мама. Я был морально привязан во время болезни родителей. Грешно так говорить, но в каком-то смысле сейчас меня отпустило, я освободился. И мне захотелось спеть свои новые и известные композиции – честные, светлые песни о любви, безо всякой чернухи. Это и некое подытоживание: два брака, двое прекрасных детей – я стал мудрее. Захотелось о простых вещах, о которых раньше я говорил с максимализмом сказать с теплотой. Я переосмыслил старые песни. «Зимний сад» – грустная лиричная баллада в исполнении Глызина – в новой аранжировке стала гимном любви. «Померещилось» Аллегровой, спетая от мужского лица, звучит не менее актуально.

– Зависите от вдохновения?

- Композитор работает на заказ. Нужно понимать, что есть авторы, которые пишут для себя: написали удачные песни, а второй альбом может и не получиться. Повторюсь, они авторы. Профессиональный же композитор получает техническое задание: вот текст, вот исполнитель, вот его диапазон. Я могу написать музыку на все, что угодно, сочинить очень приличное произведение о меню ресторана, к примеру. А вдохновение – вдохновение всегда есть. Бессмысленно сидеть и ждать, когда оно придет. Я живу в творчестве. У меня проблема куда это творчество задвинуть. В голове что-то звучит постоянно – обрывки музыки и фраз. Если завтра я начну писать сценарии – почему бы и нет? Если бы пригласили в группу Beatles играть на ковбелле, я бы пошел, лишь бы участвовать в творческом процессе.

– А пригласили вас не в Beatles, но в Америку.

- Да, в Америке я работал по контракту. Это чаcть профессии. Там свой бизнес. На нас смотрят как на экзотических людей, от которых требуется, чтобы они писали, как русские. То, чего они не могут, я должен привнести. Ведь у нас есть своя мелодика. Например, я родился и вырос в Одессе. Множество джазовых тем – одесские. Дома включал Бенни Гудмена, а бабушка подпевала, зная слова. Не стоит забывать о том, какое влияние выходцы из России оказали на американскую культуру.

– Российская музыкальная индустрия часто опирается на опыт США в борьбе с пиратством. Авторы там более защищены?

- Проблемы есть везде. Я не такой большой знаток Америки, но, согласитесь, большинство историй, связанных с нарушением закона, пришло оттуда. И пирамиды, и коррупцию, и хакерство придумали не в России. Пиратство появилось у нас значительно позднее. Да, в Америке уже научились с этим бороться. А мы – молодая демократия, но и мы к этому придем.

– В целом, довольны тем, как осуществляется коллективное управление авторскими правами в России?

- Будь я доволен всем, был бы похож на пришельца с другой планеты. На страже интересов авторов стоит Российское Авторское Общество. В РАО трудятся люди, мною уважаемые. Я верю, что они думают о нас. Ведь они изнутри, не понаслышке знают всю ситуацию. Среди них мой учитель – Павел Яковлевич Слободкин, человек, который дал мне многое. Конечно, РАО одно, ему сложно приходится. Организация работает с творческими личностями, а каждый творческий человек считает, что он пуп земли. Ему кажется, что без его романа или песни мир рухнет в тартарары. Каждый автор – ранимый, издёрганный, изнеженный, ему хочется, чтобы его ласкали, лелеяли и заботились лично о нем. А кроме ранимости, есть еще и склочность. Это большой детский сад капризных взрослых детей. Объединить их так, чтобы все были довольны – задача не из легких, ведь авторы недовольны всегда.

– Наверное, наибольшая волна недовольства пришлась на 90-е.

- Какую только область ни ругали в 90-х. Эстрада – часть социума, в котором мы живем. Хоккейные болельщики ругали русский хоккей, авторы, естественно, ругали РАО.

Критика РАО бывает связана и с тем, что организация собирает деньги за уже созданное. Если человек держится за то, что написал, не верит в то, что популярность уходит, его песни стали меньше исполнять, он ищет виноватого. А кто виноват в том, что я получаю меньше денег? Почтальон, который их приносит! Авторы, которые много работают, меньше внимания на это обращают, потому что заняты делом, находясь в творческом процессе. Они смотрят вперед. Я до сих пор удивляюсь, когда меня называют известным композитором. Ну написал и написал. А мне еще и деньги за это платят! Фантастика! Мне-то кажется, все это была лишь разминка: завтра я напишу то, что перевернет мир! Конечно, я хочу, чтобы все работали еще лучше. Но считаю, чем лучше будет становиться в нашей стране, тем лучше станет и работа всех организаций. Нужно понимать, что в кризис и РАО сложнее. Ведь они практически сборщики налогов. Не хотел бы я оказаться в их шкуре. Дай Бог им терпения и наглости, чтобы вышибали наши честно заработанные авторские!

– Как пробиться молодым композиторам? Протекция? Счастливый случай?

- Я везунчик. С первого момента занятия музыкой я был впереди. Мне никогда не приходилось стоять с папочкой нотных записей, кепку теребя, ждать, когда выйдет исполнитель, чтобы показать ему что-то. Я играл в «Веселых ребятах», кузнице талантов. Там был Алексей Глызин, которому я написал первую песню. Мне повезло. Я шел таким путем. А как пробиться? Писать хорошую музыку и обладать долей скептицизма. Ты должен быть все время удивлен, что это еще кому-то нравится. Я не могу не боготворить свою публику, которая платит рублем. Бывает, молодой автор считает свое произведением гениальным. Если оно осталось незамеченным, он думает, что мир состоит из идиотов и катится куда-то не туда. Для того, чтоб хоть один человек меня, неизвестного автора, услышал я должен приложить усилия, я должен кричать, стоять в переходе, рассылать свой материал и свято в него верить. Но если я делаю-делаю, а миру не нравится – может быть, со мной что-то не то? Или можно запастись терпением, сказав: «О’кей, через 100 лет поговорим!»

Я сравниваю песенное творчество с колбасным цехом. Я вегетарианец – мне легко говорить о колбасе. Вся колбаса должна быть качественной, но бывает она разной цены и разного вкуса. Бывает простая – докторская, которую едят каждый день, уходя на работу, – а бывает изысканная. Какой-то ингредиент попадает в докторскую колбасу, человек, почувствовав перчинку или горчинку, думает: «Фу, какая гадость!» Это не гадость. Просто он хочет чувствовать вкус докторской колбасы. Докторскую колбасу объяснять не надо. Бывает так, что автор делает сложную колбасу, а удивляется тому, что человеку, который привык к докторской, говорит, что она ему не нравится. В этом проблема многих молодых авторов. Пойми, для кого ты создаешь. Не надо ничего навязывать: написав сложную вещь, ждать что тысячи скачают ее в iTunes.

Я четко понимаю, что я должен сделать. Если я пишу эстрадную хитовую песню, а она не нравится большому количеству людей – что-то плохо замешано, это я ее написал плохо, люди не виноваты

– Самокритичны?

- Нужно быть самокритичным. Главный цензор – ты сам, а не подружка или мама. Я всегда задаюсь вопросом: стал бы это слушать я сам? «Как же мне это не пришло в голову? – лучшая похвала от коллеги, который слышит мое произведение. Мне присылают много музыки и текстов. Часто все это слеплено, как хит, но на деле – одна большая залипуха. Если думаете, что я не пишу ужасных песен, вы ошибаетесь. Я тоже их пишу, но никому не показываю!

– А правда, что из комсомола вас выгоняли? Бунтовали?

- Глупостей хватало. Это были милые шутки. Нас выпустили на сцену играть обработку известной песни, а мы сыграли Deep Purple. Комсомольские лидеры не могли не реагировать. Тут же выгнали из училища, но нельзя было выгнать хорошего музыканта. Меня отправили в академ. Я прошел испытательный срок, меня восстановили, и я снова мог играть, что хотел. По большому счету мы все играли в одну большую игру. Как комсоргу в институте одной из моих обязанностей было приходить в общежитие и смотреть, кто с кем спить. «Ведь это не бордель», – цитирую. И все играли в эту игру. Я «неожиданно» приходил с проверкой, все знали, что я «неожиданно» приду. Тогда это было идиотизмом, сейчас – милое романтическое развлечение. Начинаешь романтизировать вещи, которые казались дебильными. Да и в армии, в учебке, любое требование устава казалось идиотизмом. Зачем подшивать воротнички, затягивать портянки, писать вместе со всей ротой одновременно и передвигаться, горлопаня песни? Зачем плюхаться в лужу при команде «Воздух»? Это каторга для тебя, издевательство, но через полгода понимаешь: только так эта машина работает.

– Песни про армию у вас есть?

- Я писал ироничные. Я уже забыл все плохое. Армия научила меня стоять за себя, бороться за себя, завоевывать авторитет в коллективе. На стихи Ильи Резника я написал песню «Жена Суворова». Стал бы он великим, если с ним рядом была другая женщина? Мне всегда было интересно развернуть сюжет с точки зрения женщины. У меня есть песня «Спецназ», ее пела Арина Крамер. Это взгляд на ребят из спецназа с позиции их жен. Для мужчин это работа. А каково их женам? Каково это понимать, что муж пошел убивать, а может и сам быть убитым. Он воюет, но как к этому привыкнуть?

– Вы автор женских песен?

- Психологию мужчин я и так знаю – у меня такая же. Психологическая устойчивость женщин для меня интереснее. Не личность президента меня занимает, а той, которая находится рядом с ним. С ней он спит, ей говорит: «Люблю!». У него безграничная власть, а в момент близости она имеет безграничную власть над ним. Как художнику мне интереснее взглянуть с точки зрения человека, которому в мгновение высшего откровения, оргазма, он отдается.

Я написал очень много женских песен. Любовь женщины в отличие от мужчины завоевать сложнее. Для мужчин достаточно ритмичных правильных слов и четкого структурирования музыки. Им нужно петь о мужском братстве, мужской дружбе. Слова-манки и объединяющие вещи – футбол, водка, гармонь. Мужчину можно подсадить на массовость. Женщина индивидуальна, ее тяжело купить на стандартное. Чтобы ее прихватить, чтобы она стала твоей, нужно искать, в каком-то смысле нужно самому становиться женщиной, что я и пытался сделать, когда писал, например, «Транзитного пассажира» для Ирины Аллегровой.

– В песнях для Бориса Моисеева соединилось мужское и женское?

- Меня часто спрашивали: нужно ли быть нетрадиционной ориентации, чтобы писать песни об этом? Мой кумир с детства – Высоцкий. Во многом он перевернул мой образный мир. Оказалось, можно написать песню от лица истребителя, внутри которого сидит пилот. Для того, чтобы почувствовать себя человеком, раздавленным танком, необязательно ложиться под этот танк. Чтобы понять, что испытывает эгоист или мазохист, необязательно быть им. Почему Моисеев? Шут. Легче всего о серьёзных вещах говорить устами шута. Ему можно все. Есть нетрадиционная любовь. А такая может быть? Грязной любви не бывает. Если рождается любовь она уже облагораживает. Это было моим творческим кредо. Мне было интересно понять и, что чувствует мать гомосексуалиста. Может ли мать проклинать или не любить своего сына? Я написал для Моисеева «Прости меня, мама, что я не такой...» Партию матери должна была спеть Зыкина. К сожалению, она уже очень болела. Женскую партию в этом дуэте спел мужчина.

В массовой культуре нужно поднимать важные вопросы, но заключены они должны быть в развлекательную форму. Художник должен говорить о проблеме доступным языком. И о воровстве, и о предательстве надо петь, обертывая их в удобную этикетку. Пусть это будет подано легко. Не надо делать трагедию. Что делать родителям наркомана? Может быть, его мама услышит в моей песне какой-то совет.

– Судя по всему, впереди написание сценариев?

- Я получаю оргазм от творчества. Я могу сесть и написать что-то или придумать сценарий фильма, спектакля… Это счастье – получать оргазм от творчества. С удовольствие буду писать сценарии, когда придет время. Многие истории прожиты лично мной. У каждого есть скелеты. Я к своим иногда заглядываю, перебираю. Нигде не было записано, что жизнь должна была сложиться определенным образом. Разве кто-то сказал: вот этот родился – сейчас мы ему жизнь испортим! Нет, во всем виноват я сам. Хочется объяснить человеку: если что-то пошло не так, ты сам должен это исправить. Никто над тобой не стоял. Миру на тебя наплевать. А я счастливый человек. Вырос в семье, которая меня любила, занимаюсь любимой профессией, испытал все виды славы, дети прекрасные.

– Ваши дети не занимаются музыкой?

- Сын пел. Но я считаю, что эта профессия женская. Мужчине в ней сложнее. Артист должен постоянно нравиться, даже будучи брутальным мужиком. Я отношусь к этому с иронией, иначе буду смешон. Профессия и очень ранимая. Над быть первым или никем. Когда стоишь на вершине, ты властелин мира, но следующий шаг – вниз. А эти шаги неизбежны, если ты взошел на Эльбрус. Кайф, который испытаешь от каждого шага, – вот твоя жизнь. Если будешь завидовать тому, кто займет место на вершине, это тебя разрушит. Ты можешь только радоваться тому, что ты там уже побывал. Я не почувствовал этого в сыне. И рад, что жизнь ему не испортил. Он самодостаточный человек, занимается бизнесом, жена, дети – прекрасная семья.

Сцена устроена таким образом: если ты выбежишь поправить микрофонную стойку, у тебя появится хоть один фанат. «Опасная» зона – по эту сторону. Это не должно кружить голову. Есть ли у тебя муки творчества? Спишь ли ты по ночам? Спишь спокойно? Не занимайся этим. Это дело для сумасшедших.

– Для Бориса Моисеева вы написали скандальную программу «Дитя порока». Чем удивить сейчас?

- Сейчас, если ты пытаешь придумать скандал, ты ребёнок. Жизнь стала жесткой. Что-то происходит в мире, к чему мы еще не привыкли, не можем приладиться. Наши методы оказываются неэффективными. Творчество отошло на второй план. Все хотят выбиться за счет цвета трусиков. Технологии побеждают, а мне хочется с этим бороться. В основе любой технологии должна лежать душа и честное в ней копание. В бездонной душе заключены все ответы, твое дело – их находить. Хочется возвращения к истокам – к честности, к трепетности, к сомнениям. Сейчас все без сомнения знают, как жить, как устроен мир, как кого любить и ненавидеть. А я не знаю. Меня больше интересуют вопросы, чем ответы.

Милена Фомина, InterMedia