О БАЛЕТНЫХ ТРАДИЦИЯХ В РОССИИ

― Прежде всего то, что я знаю лучше всего, ― балет. Россия очень крепко хранит балетные заветы, и это правильно. Но, конечно, мы не должны забывать, что новому поколению тоже нужно ставить спектакли. Надо дать молодым хореографам доступ к ресурсам. Нужно видеть, как неостановимо меняется мир, как развивается искусство. Вот посмотрите: даже между Мариинским и Большим существует огромная разница. Сравните их с Театром Эйфмана, Михайловским, Театром Станиславского. У каждой труппы должна быть своя идентичность. В Монако у нас тоже есть традиции: здесь в начале ХХ века сиял «Русский балет» Сергея Дягилева. То был опыт синтеза балетных форм с драмой, новой музыкой, живописью. Принцесса Каролина, кстати, тоже увлечена всеми видами искусства, дягилевскую традицию она поддерживает. Но мы должны понимать: то, что годилось сто лет назад, нельзя повторять сейчас. Особенно в танце. В репертуаре хорошего оперного дома, на мой взгляд, должно быть 50% классики. В репертуаре балетного театра ― 80% новых постановок.

О МУЗЫКЕ ШОСТАКОВИЧА В «УКРОЩЕНИИ СТРОПТИВОЙ»

― Цель была простая: найти музыку, идеально подходящую к «Укрощению строптивой» с ее многочисленными контрастами. Насчет двух Шостаковичей вы абсолютно правы. Слушая его опусы, я думал о том, что у каждого есть две стороны ― парадная и скрытая, светлая и темная. Шостакович жил в тяжелейших условиях тотального давления и выражал свою боль в музыке. С другой стороны, он давал своей энергии выход в легких, праздничных сочинениях. Но составляя партитуру балета, я не думал о том, кем является Шостакович для России и русских. Я француз, я обожаю музыку Шостаковича, и, на мой взгляд, у этой музыки нет национальности. Слушая ее, я наверняка не считываю какие-то смыслы, понятные русскому, советскому человеку, ― зато мне, может быть, проще чувствовать восхищение ее красотой и многоликостью. Знаете, самым большим комплиментом мне за «Укрощение» были слова монтировщика сцены, который подошел после спектакля и сказал: «Спасибо, вы открыли для меня совершенно нового Шостаковича». Этот русский человек всегда любил Шостаковича, но после моего балета услышал его по-иному. Я был счастлив.

О СОЗДАНИИ «УКРОЩЕНИЯ СТРОПТИВОЙ»

- Я обучался музыке много лет, умею читать партитуры и от создания музыкального полотна получаю ровно столько же наслаждения, сколько от хореографического труда. Кстати, в работу сценографа и художника по костюмам я тоже всегда вмешиваюсь. Задача хореографа ― не па придумать, а создать единый спектакль.

<...> Вы правы, я всегда работаю со своей труппой в Монте-Карло, потому что моя цель ― сформировать и вырастить танцовщиков в нужном мне русле. На качественные постановки в других театрах требуется уйма времени. «Укрощение строптивой» рождалось полтора года. Сначала мы знакомились, встречались с представителями Большого театра, приглашали их в Монте-Карло, затем я подробно и глубоко изучал возможности всех танцовщиков. Потом вообще бросил свою труппу на три месяца ради Большого, так что теперь даже чувствую себя виноватым. Вряд ли я буду снова ставить что-нибудь не в своем театре. А если и буду, то, пожалуй, именно в Большом. Там мне уже не придется тратить столько сил на переговорный и подготовительный процессы.

О ТАНЦЕ И ПОЛИТИКЕ

― С удовольствием. Для начала надо сказать: это неправда, что искусство не имеет отношения к политике. Художник говорит об обществе, человеке, провозглашает некие идеи, так что искусство бывает весьма и весьма политично. Но танец ― исключение, по крайней мере, для меня. В движениях тела не может быть политических или националистических идей. Танец — это танец, музыка — это музыка. Там, где они сходятся вместе и рождают балет, артист просто обязан игнорировать любую политику. Он может отстаивать только одну идею: свободу для каждого человека в любой стране. Артист всегда на стороне свободы ― просто потому, что природа его профессии заключается в свободном самовыражении на сцене. Артист не должен ничего бояться. Как только художники начнут бояться, мир окажется в опасности.

(Ярослав Тимофеев, «Известия», 21.04.15)