Давняя статья о Майке Науменко из журнала Maxim, всплывшая в социальных сетях, стала предметом бурной дискуссии. На публикацию из рубрики «Алкогений» откликнулся даже Борис Гребенщиков, запостивший в фейсбуке большой текст про Науменко.

- На днях мне довелось прочесть в ФБ статью о Майке из журнала «Максим». Она произвела на меня довольно неприятное впечатление – впрочем, как и на всех, знавших Майка в реальной жизни. Поэтому позволю себе исправить некоторые неточности.

Начну с того, что разочарую любителей чернухи. Мы были с Майком близкими друзьями с 75-го года и я довольно хорошо знал обстоятельства его жизни. Так вот: до декабря 80-го года Миша жил вместе с родителями в маленькой квартире на Варшавском проспекте; понятно, что в таких условиях ни о каком «пьянстве», описанном в статье, не могло быть и речи. Он тогда еще учился в ЛИСИ; я иногда заходил к нему, мы пели друг другу новонаписанные песни, менялись музыкой и книгами и строили планы покорения мира. Пить нам было особенно не на что, поэтому пили, в основном, чай. Да и не до питья было.

В 80-м Майк женился и молодая семья переехала в маленькую комнату в служебной коммунальной квартире. И первую половину 80-х никаких проблем с алкоголем не наблюдалось. Майк – как и многие из нас тогда - работал сторожем, писал песни, записывал их, играл домашние концерты (за невозможностью играть другие) и отношения с алкоголем у него были ровно такие же ровные и дружелюбные, как и у всех в этом возрасте и в этой стране. Всем нравилось выпивать вместе, но никому это не причиняло вреда.

Излишне говорить, что записываться пьяным в те годы было бы физически невозможно (все студии были официальными и в таких местах, куда выпившим не впустят), да и кто бы стал тратить на такую глупость редкий шанс звукозаписи? Также, как и на домашних концертах (что Майковских, что «Кино», что «Аквариума») никаких драк и беспредела никогда не бывало, да и не могло быть – не та публика; в крайнем случае, когда все было спето, начиналась хмельная философия и братание с аудиторией.

Постепенно записи «Зоопарка» начала становиться известной по всей России. География концертов начала расширяться, но концерты были не очень легальны, поэтому их было не так много. И все это время Майк был так же адекватен, как и все мы. К этому времени (1978-1986) относятся все его известные альбомы, перевод «Иллюзий» Ричарда Баха, рассказы и статьи для фэнзина «Рокси».

Когда же стало возможно концертировать, не нарушая закона, слава Майка немедленно зашкалила. И - на беду - заманчиво приземленный лад его песен располагал к простоте общения. Адрес его не был засекречен, и каждый слушатель «Зоопарка» знал – на улице Боровой в Ленинграде живет человек, который его понимает.

Вот тут и начались проблемы: чуть не каждое утро в дверь звонили похмельные незнакомцы, которые с порога заявляли: «Я приехал из (Владивостока, Сахалина, Тамбова, Братска, Миасса) поклониться в ноги любимому автору, не выгоните же вы меня на улицу» - а какое же общение без портвейна? и доставали бутылку.

И Майк, вскоре реально взвывший волком от такой напасти (как он мне не раз говорил), из врожденной тактичности никому не мог отказать.

Несколько лет такого крайнего образа жизни могут подорвать здоровье и рассудок самого крепкого человека. А «крепким» Михаил не был никогда: мечтателем – да, знатоком музыки – да, интеллигентным – да, но не “крепким”. В самом конце 80-х при встрече в Челябинске ребята из его группы пожаловались мне, что с Мишкой - беда. Я попытался с ним поговорить; он заверил меня, что все под контролем – и на этом мы снова разъехались в разные стороны. Поделать что-либо было трудно – все мы тогда, как сумасшедшие, находились в непрерывных гастролях. Казалось, что это как-то само собой обойдется.

Не обошлось. Вскоре случилась трагедия – инсульт. Пролежав с ним какое-то время, Майк начал приходить в себя, оклемался и даже смог выступить с нами на десятом рок фестивале в ДС «Юбилейный» (при этом он не забывал слова и не ронял гитары). Но песен, насколько мне известно, он уже не писал; написал несколько стихов, увы! совсем слабых, неуклюже романтических, которые – при всеобщем неудобстве - зачитал мне на своем дне рождения. И очень по-детски ждал похвалы.

А вскоре после этого его не стало.

В свете всего вышесказанного (а написанное мною могут подтвердить все, кто действительно знал Майка) не совсем ясно, зачем неизвестный мне журналист «Максима» написал то, что он написал. Текст, выдаваемый в журнале за историю его жизни – болезненная фантазия, не имеющая никакого отношения к тому, что было на самом деле.

Неужели и вправду совсем не стыдно?

По словам главного редактора Maxim Александра Маленкова, этому тексту лет десять, и он был написан «со всем уважением» к гению. При этом можно констатировать, что внятной биографии Майка Науменко до сих пор не существует, а большинство публикаций так или иначе апеллирует к каким-то легендам и домыслам. Пост Бориса Гребенщикова лишь в некоторой степени компенсирует этот дефицит.