О ПЕСНЕ ДЛЯ ФИЛЬМА «РАБА ЛЮБВИ» НИКИТЫ МИХАЛКОВА

— Песня «Где же ты, мечта?» предполагалась для мужского исполнения. И было записано несколько вариантов с разными солистами. Но ни один из них режиссера не устроил. Тогда стали пробовать женские голоса. Пригласили и меня. Я была поражена тем, как Никита Сергеевич работал на записи. Обычно режиссеры сидят в «микшерской» и оттуда делают свои замечания. А Михалков стоял в студии рядом со мной. И, затаив дыхание, дирижировал, беззвучно подыгрывал, сопереживал. Записали с первого раза. Мне хотелось попробовать записать хотя бы еще один дубль, но Михалков сказал: «Все! То, что надо!»

О ПЕСНЕ «РАЗЛУКА» ДЛЯ ФИЛЬМА «ГАРДЕМАРИНЫ, ВПЕРЕД!»

— С этой записью позже случился курьез. Однажды на гастролях в Архангельске я пришла на прямой эфир на радио. Перед моим интервью поставили запись какой-то певицы. Я заслушалась — как хорошо поет: и голос сильный, и тембр красивый. Вот бы мне так записаться! И вдруг ведущая объявляет: «Прозвучала песня из кинофильма «Гардемарины, вперед!». И вы, конечно, узнали голос Елены Камбуровой». Тут уж я вспомнила, что когда-то записывала песню к этой картине, но забыла про нее и себя не узнала.

О ПЕСНЕ В «ЕРАЛАШЕ»

— Эта работа нашла меня совершенно случайно. В тот день я оказалась на Киностудии Горького — записывала другую песню. А в соседней студии несколько мальчиков хором пели: «Мальчишки и девчонки, а также их родители, веселые истории увидеть не хотите ли…» Но редактору их хор не нравился, он браковал дубль за дублем. И в конце концов меня попросили: «Покажите им, пожалуйста, как спеть позадорнее». Я показала. В итоге мой вариант и звучит в «Ералаше».

О РАБОТЕ С ИСААКОМ ШВАРЦЕМ

— Исаак Иосифович всегда ревностно следил, чтобы исполнители выпевали каждую написанную им ноту. Однажды на моем концерте в Ленинграде он услышал, как я исполняю его «Капли Датского короля» на стихи Окуджавы. Поняв, что какие-то ноты я не пропеваю, а проигрываю, он очень возмутился: «Я этого не писал!» В ответ я стала объяснять про актерское исполнение, образ… На что он обиженно бросил: «Тогда сама и пиши!» Так же он сначала не принял и мою трактовку «Песни кавалергарда» из фильма «Звезда пленительного счастья»: «Куда ты так летишь?! Нот же не слышно!»

Но несмотря на споры, у нас со Шварцем всегда были самые нежные отношения. Однажды он приехал в Москву и в гостинице показал песню «Любовь и разлука». Кто-то из присутствующих воскликнул: «Да это же шлягер!» На что я ответила: «Знаете, если я ее запишу — шлягером песня никогда не станет. Я и «шлягер» — понятия несовместимые». Но ошиблась: романс «Любовь и разлука» стал одной из самых известных моих песен.

О БУЛАТЕ ОКУДЖАВЕ

— С творчеством Окуджавы я познакомилась случайно. Однажды меня пригласили в гости. Хозяева включили магнитофон, и зазвучало что-то необыкновенное: «Песенка о Леньке Королеве», «О голубом шарике», «Синий троллейбус». Меня сразу захватила эта интонация, этот голос, такой не похожий на те, что я привыкла слышать по радио, эта манера исполнения — между чтением и напеванием. И мне немедленно захотелось попробовать это спеть. Мои редакторы с радиостанции «Юность» идею одобрили, а Кирилл сделал аранжировку. Я записала «Леньку Королева», и эта песня впервые прозвучала на радио именно в моем исполнении.

Вскоре мы с Кириллом, оказавшись в Ленинграде, нашли адрес Окуджавы и отправились к нему в гости. Познакомились с его женой и новорожденным сыном Булей. Булата не смутило мое вольное исполнение его песни. Он сразу ко мне очень по-доброму отнесся, похвалил, что пою по-своему, не копируя его. А потом он с семьей переехал в Москву, и со временем мы стали соседями, Окуджава жил в Безбожном переулке, а я позже поселилась в Астраханском. Заходила к ним в гости, и иногда Булат показывал мне новые песни. Огромное впечатление произвел на меня фильм Владимира Мотыля «Женя, Женечка и «Катюша», снятый по сценарию Окуджавы. Песню «Капли Датского короля», написанную специально для этого кино, должна была исполнять я. Но заболела, и в фильме ее замечательно поет Саша Кавалеров. А я до сих пор пою ее в своих концертах.

С первого звука я влюбилась в песню Окуджавы «После дождичка». Услышала я ее на вечере памяти Владимира Высоцкого, который Анатолий Эф­рос в 1986 году устроил в Театре на Таганке. По замыслу Анатолия Васильевича, в этом концерте выступать должны были только двое: я и Окуджава. Зал, очевидно, ожидал другого — воспоминаний о Высоцком, его песен. А я вышла с балладами на стихи Мандельштама, Гумилева... После блоковского «Балаганчика» публика загудела: «Хватит!» И тут на сцену из-за кулис вышел Булат и, как настоящий рыцарь, несколькими точными резкими фразами все это остановил. Публика как-то сразу успокоилась, и я смогла закончить выступление. А после концерта даже получила благодарности от Марины Влади, Михаила Жванецкого, Михаила Ульянова…

Рядом с Булатом я всегда ощущала себя учеником. А он, как настоящий товарищ, поддерживал меня, расспрашивал о моих делах, приходил на концерты (правда, в таких случаях я очень волновалась), помогал, как мог. Подписывал письма, когда я сражалась за помещение для театра. Вместе с Зиновием Гердтом ходил по инстанциям, чтобы помочь мне с квартирой. «Совесть, благородство и достоинство — вот оно, святое наше воинство», — мои любимые строчки Булата. У меня есть концертная программа по его произведениям, а в нашем Театре музыки и поэзии мы уже 20 лет при аншлагах играем спектакль «Капли Датского короля».

О ВЛАДИМИРЕ ВЫСОЦКОМ

— Судьба щедро наградила меня встречами с потрясающими людьми — выдающимися современниками. О них я подробно рассказываю в своей книге «Совсем другая песня».

А с Высоцким мы близко знакомы не были, хотя общих друзей у нас было много. Встречались иногда за кулисами на выступлениях, пересекались в каких-то компаниях, но толком так и не пообщались. Уже после смерти Высоцкого мне передали магнитофонную запись его выступления в Грозном. Кто-то из зрителей спросил Владимира Семеновича обо мне. И он сказал какие-то хорошие слова...

С сожалением должна признать, что Высоцкого при жизни я толком и не слушала — а потому недооценивала. Только потом я по-настоящему открыла его для себя и поразилась не только его исполнительскому дару, но и чувству слова.

Я долго не решалась петь Высоцкого. А однажды увидела сон — будто я встаю ему на плечи. И решила, что это знак. Но подступалась я к его песням медленно. Потому что мне нужно было забыть авторское исполнение, а сделать это непросто: его голос неотделим от его песен. Первым произведением, которое я решила взять в работу, был «Прерванный полет». Постепенно я включала в свой репертуар все новые песни Высоцкого, и однажды пришла идея сделать программу, где они соединялись бы с песнями моего любимого Жака Бреля. Читая интервью французского и русского шансонье, я обнаружила, что их взгляды, мысли во многом пересекаются. В творчестве их объединяет эта яростная самоотдача, существование на сцене на пределе возможностей. Я соединила их песни в одной программе — «На свой необычный манер...». Чуть позже мы с Никитой Высоцким сделали программу по песням и стихам его отца «Дорога поперек судьбы».

О ФАИНЕ РАНЕВСКОЙ

— Историю своего знакомства с Фаиной Георгиевной я часто рассказывала. Однажды Раневская, будучи на гастролях в Ленинграде, включила радио в своем гостиничном номере в тот момент, когда я читала «Нунчу» из «Сказок об Италии» Максима Горького. Раневская послушала и написала письмо на радио! Оно начиналось словами: «Я никогда не писала на радио…» Далее следовали хвалебные слова обо мне. И когда я в очередной раз пришла на радиостанцию «Юность», мне навстречу бежали возбужденные редакторы, радостно потрясая этим письмом. Я читала и не верила своим глазам.

А наше личное знакомство состоялось так. Один знакомый предложил мне: «Хочешь пойти со мной к Раневской? Я собираюсь к ней по делу». — «Конечно, хочу!» Мы пришли, но были встречены очень сурово, потому что знакомый перепутал время, и мы пришли тогда, когда Фаина Георгиевна никого не ждала. Она стала строго отчитывать моего спутника, а я скромно села на стульчик, мечтая провалиться сквозь землю. Но тут Раневская перевела свой грозный взор на меня и спросила: «А вы кто?!» Я представилась, пробормотав что-то про «Нунчу» и ее письмо. Она вспомнила и, присмотревшись, произнесла: «Деточка, как хорошо, что вы не фифа!» А когда мы уходили, добавила: «У вас такой же недостаток, как у меня». — «Какой?» — «Скромность».

В другой раз я пришла к Раневской, когда знакомые попросили подписать у нее одно обращение. Ее пес Мальчик сурово относился к чужим, но почему-то по отношению ко мне проявил редкое дружелюбие — видимо, почувствовал, что я очень люблю собак. Раневская своего пса обожала и, увидев его отношение ко мне, на прощание сказала: «Приходите всегда». И я стала приходить. Иногда приносила книги, которые мне нравились. Однажды подарила ей книгу Джеральда Даррелла, который чудесно писал о животных. От его рассказов Раневская осталась в восторге, и Даррелл занял почетное место на ее прикроватном столике рядом с любимым Пушкиным.

Фаина Георгиевна всегда расспрашивала меня о делах. А дела мои часто были не очень благополучны: много сложностей в концертной жизни, трудности с цензурой, плохая аппаратура, наплевательское отношение со стороны организаторов гастролей. Однажды, посочувствовав, Фаина Георгиевна со свойственной прямотой саркастически прокомментировала: «А что вы хотите? Вы же не поете «Ура, ура — в жопе дыра!». Я не удержалась и поделилась ее фразой с Мишей Козаковым, он еще с кем-то, и по кругу это вернулось к самой Раневской. Она обиделась и строго мне сказала: «Как вы могли? Вы же знаете, что я никогда таких слов не произношу!»

(Павел Соседов, «7 дней», 26.02.23)