Пермский театр оперы и балета 2 марта 2023 года представил на Новой сцене Большого театра оперу «Евгений Онегин» П.И.Чайковского. Спектакль приехал на конкурсную программу фестиваля «Золотая маска» и, помимо основной номинации в своей жанровой группе, представлен в нескольких частных. На премию претендуют Владиславс Наставшевс (работа режиссера и работа художника), Михаил Татарников (работа дирижера), Константин Бинкин (работа художника по свету), а среди исполнителей главных партий номинируются Дарья Пичугина (Татьяна), Константин Сучков (Онегин) и Александр Чернов (Ленский).

По словам Наставшевса, «спектакль построен на воспоминаниях главного героя – его действие разворачивается в пространстве памяти с ее неизбежными преломлениями и искажениями». В числе прочего режиссер вдохновлялся триллером «Необратимость» Гаспара Ноэ и решил представить онегинскую драму в обратной хронологии: с некой кульминации жизненной пустоты до момента объяснения с Татьяной на греминском балу. Кроме того, пытаясь исправить историческую несправедливость (вопреки Пушкину, Чайковский основное внимание уделяет Татьяне, а не титульному герою), режиссер максимально укрупняет заглавную роль – выводит Онегина на сцену с первыми звуками оркестрового вступления и не дает покинуть ее на протяжении всех семи картин. Все происходящее воспринимается через призму его мучительной рефлексии, а мотив морока, тоски по ушедшему, тлена и безысходности усиливается сценографией.

Одолеваемый призраками (семейством Лариных и их близкими), Онегин – то ли обезумевший, то ли спившийся – обитает в полуразвалившемся доме с распотрошенным пианино, скособоченной софой, обветшалой люстрой и прочим полусгнившим интерьером. Процесс разрушения продолжается и на глазах у зрителя, в частности когда останки люстры оказываются на полу, а с высохших букетов-веников, с которыми ходят фантомы, облетают листья. Лишь в последнем акте зритель увидит символ надежды – лестницу в небо с ярким светом наверху, но Онегин ее не заметит.

«Преломлений и искажений», обещанных режиссером, в спектакле предостаточно, и даже если постановщик не комментирует все детали, что угодно можно объяснить с помощью бутылки в руках героя. В воспаленном сознании или дурном кошмаре имеют право на существование и гипертрофированная навязчивость Татьяны, доходящей чуть ли не до харассмента, и ее ужасные рыдания, когда Онегин отчитывает девушку, деловито бреясь перед разбитым зеркалом, и ее обморок при упоминании мсье Трике, и любые иные поведенческие флуктуации. Ленский проводит бал у Лариных стоя на пианино (на нем же и умирает в конвульсиях – в первый раз, потом будут и другие), а перед сценой дуэли играет с Онегиным в 4 руки, как в заправском кабаке. Ротный, Зарецкий и Гремин сливаются в одно лицо. Общественность же, редуцированная и музыкально (некоторые хоровые сцены вырезаны), и визуально (хор поет за сценой), выступает как еще более эфемерная субстанция.

Рисунок сцены ненадолго меняется лишь в шестой картине: вместо утлого жилища Онегина публика видит ряды зрительного зала, куда в финале режиссер усадит Татьяну, Гремина и других почтенных господ наблюдать за тем, как главный герой, словно Канио в «Паяцах» Леонкавалло, отыгрывает свой страдальческий монолог, превращаясь из опустившегося ничтожества в благородного лицедея.

В то время как режиссер обволакивает хрестоматийный сюжет туманом наваждений, музыкальный руководитель постановки, напротив, стремится к максимальной прозрачности. К примеру, все вокальные ансамбли звучат с поразительной ясностью каждой партии, но эта небуквальная артикуляция достигается вовсе не в ущерб движению. Михаил Татарников гибко и свободно обходится с темпами, добивается пластичной фразировки и оптимального звукового баланса, хотя оркестр не всегда идеально синхронизируется с солистами и хором. Однако с чутким аккомпаниатором особенно четко проступает абрис роли, когда речь идет о таких творческих удачах, как Ленский Александра Чернова или Онегин Константина Сучкова. Впрочем, им постановщики немножко «подсуропили», превратив в шедевр оперного искусства мимолетный эпизод – знаменитые куплеты Трике (Анатолий Шлиман), – и напомнили о курьезном историческом факте, когда злопыхатели Чайковского «рекомендовали» ему переназвать оперу «Мсье Трике» из-за особой популярности юмористического номера.

Татьяна Давыдова, InterMedia